Толпа перед резиденцией услышала и одобрительно взревела; одни побежали обратно к конюшням, а другие принялись ломиться в дверь, ведущую во двор, где Уолли, ждавший там с разведчиками, обходил людей, настойчиво повторяя, что никто не должен открывать огонь без команды, и призывая сохранять самообладание. Когда тонкие доски начали расщепляться, а ржавые петли гнуться и трескаться, разведчики бросились к двери и навалились на нее плечами, сопротивляясь напору мятежников, но все было безнадежно. Последняя петля сломалась, дверь упала на них, и толпа хлынула во двор – и одновременно где-то снаружи раздался выстрел.
65
Резкий четкий звук прорезался сквозь шум, прервав его так же быстро и эффективно, как пощечина останавливает истерику, и Уолли машинально подумал: «Джезайл», – ибо выстрел современной английской винтовки отличается по звучанию от выстрела длинноствольного, заряжающегося с дула индийского джезайла.
Тишина продолжалась не долее десяти секунд. А потом снова грянул дикий гвалт, и толпа, ненадолго остановленная треском выстрела, ринулась во двор резиденции, истошно вопя: «Смерть кафирам! Смерть! Смерть! Смерть!» Однако Уолли все еще не отдавал приказа открыть огонь.
Даже если бы он сделал это, вряд ли его кто-нибудь услышал в таком оглушительном шуме. Но внезапно где-то в толпе грохнул карабин, потом еще один и еще… Нападавшие мгновенно развернулись и бросились назад, спотыкаясь о поверженных наземь людей и обломки двери; и теперь они призывали друг друга взять огнестрельное оружие – мушкеты и винтовки, чтобы убить неверных. «Топакровахлах! Пахмахе! Махе!»
[42]
– орали мятежники, выбегая со двора резиденции и устремляясь кто к арсеналу, кто обратно в свои лагеря за пределами города.
И снова ясное утро стало безмятежным и тихим… и в этой тишине люди из британской миссии, на время оставленные в покое, перевели дух и подсчитали мертвецов. Девять мятежников и один из их собственных саисов, а также совар Мал Сингх, который еще дышал, когда его нашли у конюшен, но скончался по пути в резиденцию, – он зарубил трех афганцев, так как бросился на помощь к невооруженному саису и мужественно защищал его, приняв неравный бой с численно превосходящим противником. Из оставшихся шести четверо были застрелены, а двое убиты в рукопашной, сражаясь тулварами против сабель. Семь членов эскорта получили ранения. Разведчики переглянулись и поняли: это не конец, а только начало. Враг скоро вернется. И на сей раз афганцы будут вооружены не одним холодным оружием.
«Пятнадцать минут, – подумал Уолли, – в лучшем случае. Пятнадцать минут от силы». А вслух сказал:
– Закройте ворота и раздайте боеприпасы. Забаррикадируйте концы улицы. Нет, не тюками с сеном, они слишком легко загорятся. Используйте якданы, лари с продовольствием, все, что под руку попадется, – возьмите брусья из конюшен. И нам надо прорезать бойницы в парапетах…
Они работали лихорадочно. Офицеры, слуги, саисы – солдаты и штатские – трудились бок о бок ради спасения своих жизней, подтаскивая фургоны и пустые ящики из-под боеприпасов, бочонки с мукой, переметные сумы, палатки, плащ-палатки и все, что могло пригодиться для сооружения баррикад у входа на территорию миссии и в концах улицы. Из тюков сена они возвели непрочную стенку, перегораживавшую открытый участок за разоренными конюшнями, прорубили бойницы в стенах зданий резиденции и в парапетах на крыше казарменного блока, оттащили трупы врагов в складское помещение в дальнем конце территории, а тела двух своих товарищей положили на чарпаи в комнате Амал Дина.
Каваньяри спешно отправил эмиру записку, сообщая о неспровоцированном нападении афганских солдат на резиденцию и требуя положенной гостям защиты, а потом, ожидая возвращения посыльного из дворца, принял участие в сооружении импровизированного парапета из земли, мебели и ковров на крышах двух зданий резиденции. Но посыльный не вернулся.
Когда он прибыл во дворец, его отвели в боковую комнату и велели ждать, а ответ доставил дворцовый слуга. «Волей Божьей я приступил к приготовлениям», – написал его высочество эмир Якуб-хан. Но он не прислал ни стражников, ни хотя бы горстку своих преданных казилбашей.
Другие тоже готовились.
С помощью единственного санитара и разношерстной группы носильщиков, кхидматгаров и масалчи (кухонных работников) Амброуз Келли обустраивал комнаты на первом этаже здания офицерского собрания под госпиталь и операционную, а Уильям Дженкинс с полудюжиной сипаев бегали взад-вперед, вынося содержимое палатки для хранения боеприпасов – она вместе с другой палаткой, где хранился различный багаж, для пущей безопасности была установлена во дворе резиденции. Часть боеприпасов они отнесли в казармы, а часть – в дом посланника, на первый этаж, труднодосягаемый для винтовочного огня с крыш и из окон многочисленных домов, выходящих на саму резиденцию и на территорию миссии. Из ближайшего дома (хотя они этого не знали) еще один офицер разведчиков в тот момент наблюдал за их спешными приготовлениями к отражению атаки.
Аш понял тщетность попыток пробиться к резиденции сквозь толпу из нескольких сотен недовольных недисциплинированных солдат, когда было уже слишком поздно, чтобы предупреждать или давать советы. А когда после вторжения афганцев на территорию миссии не последовало выстрелов, он понял, что ни в советах, ни в предупреждениях необходимости не было. Уолли, видимо, отдал разведчикам приказ не открывать огонь, и можно было не опасаться, что он потеряет голову и ускорит вооруженное столкновение излишне крутыми ответными мерами. Мальчик крепко держал своих людей в руках, и, если хоть немного повезет, ситуация не выйдет из-под контроля до того, как Каваньяри получит возможность поговорить с афганскими солдатами.
Как только посланник поговорит с ними, возбуждение уляжется. Ему нужно только пообещать, что он позаботится об устранении допущенной них несправедливости и проследит за тем, чтобы они получили задержанное жалованье – если не от эмира, то от британского правительства, – а поскольку он пользовался влиянием у афганцев, они не усомнятся в его словах. Они поверят Каваньяри-сахибу там, где не поверили бы никому другому, и, возможно, все еще обойдется.
Аш вернулся в свою контору в доме мунши и, выглянув из окна, увидел разграбление конюшен, похищение лошадей у коновязей и последующий стремительный бросок толпы к резиденции. Он увидел также, как высокий мужчина в мундире и белом шлеме поднялся на крышу, спокойно подошел к краю и заставил умолкнуть шумную толпу, и подумал, как Уильям: «Ей-богу, он великолепен».
Ашу никогда не нравился сам Каваньяри и проводимая им политика. Но сейчас он искренне восхитился хладнокровием и мужеством человека, который способен выйти к возбужденной толпе, безоружный, в сопровождении одного только ординарца-афганца, и спокойно стоять, глядя на выкрикивающую угрозы, швыряющую камни чернь, не выказывая ни тени тревоги.
«Черта с два я сумел бы так держаться, – подумал Аш. – Уолли прав: он великий человек, и он вытащит всех из этой передряги. Он сумеет… все будет в порядке. Все будет в порядке».
