– Тогда зачем… – начал Аш и осекся. – Да-да, я понимаю. Ты правильно сделал, что все рассказал мне. Сирдар-сахиб был мне верным другом, и нельзя, чтобы он поплатился за свою доброту. Его домочадцы правы: наше присутствие подвергает опасности всех их. Сейчас я спущусь к нему и скажу, что считаю нужным покинуть его дом немедленно… ради нашей же собственной безопасности. Ему не надо знать, что ты предупредил меня.
– Я так и думал, – кивнул Гул Баз, поднимаясь на ноги. – Я пойду готовиться к отъезду.
Он поклонился и вышел.
Дверь соседней комнаты скрипнула. Аш обернулся и увидел на пороге Анджули.
– Ты слышала, – сказал он.
Это был не вопрос, но она кивнула и подошла к нему. Аш встал, обнял жену и, заглянув ей в лицо, подумал, какая она красивая – сегодня ночью красивее, чем когда-либо, ибо тревожное, напряженное выражение, столь часто появлявшееся у нее на лице в последнее время, исчезло и взгляд искренних глаз был ясен и безмятежен. При свете лампы ее кожа отливала бледным золотом, и от улыбки, тронувшей прелестные губы, у него часто забилось сердце. Он наклонил голову и поцеловал жену, а немного погодя спросил:
– Ты не боишься, ларла?
– Покинуть Кабул? Чего мне бояться? Ведь я буду с тобой. Меня пугали именно Кабул и крепость. А после сегодняшних событий ты стал свободен от всех обязательств и можешь уехать отсюда – и должен радоваться.
– Да, – медленно проговорил Аш. – Об этом я не подумал… я свободен… теперь я могу уехать. Но… но Гул Баз говорил правду: люди везде и повсюду относятся с подозрением к чужакам и питают вражду ко всем, кто отличается от них самих, а мы с тобой чужаки, ларла. Мои соотечественники не примут тебя, потому что ты индианка и полукровка, а твои соотечественники не примут меня, потому что я не индус, а значит, пария. Для мусульман же мы с тобой неверные, кафиры…
– Знаю, любимый. Однако люди многих других вероисповеданий относились к нам очень доброжелательно.
– Доброжелательно, да. Но они не принимали нас как своих. О господи, как мне все это надоело – нетерпимость, предрассудки и… Найти бы место, где мы могли бы просто жить спокойно и счастливо, не скованные никакими правилами и дурацкими древними табу! Место, где не будет иметь значения, кто мы такие и каким богам поклоняемся или не поклоняемся, пока мы никому не причиняем вреда, добры ко всем и не пытаемся никого переделать на свой лад. Должно же быть на свете такое место, где мы сможем быть просто самими собой. Куда мы направимся, ларла?
– В долину – куда же еще? – сказала Анджули.
– В долину?
– В долину твоей матери. Ту самую, о которой ты мне часто рассказывал, – где мы построим дом, насадим фруктовый сад и будем держать козу и осла. Не мог же ты забыть! Я не забыла.
– Но, сердце мое, это же была просто выдумка. Во всяком случае, мне так кажется. В детстве я верил, что долина действительно существует и что моя мать знает, где она находится, но потом я засомневался, а теперь думаю, что это была просто сказка…
– Какая разница? – спросила Анджули. – Мы сможем сделать вымысел явью. В горах сотни безвестных долин, тысячи. Долин, где протекают ручьи, способные приводить в движение жернова мельницы, где мы насадим фруктовые деревья, заведем коз и построим дом. Нам нужно только найти одну такую, вот и все…
И впервые за несколько последних недель она рассмеялась своим чудным, очаровательным смехом, которого Аш не слышал со дня прибытия британской миссии в Кабул. Однако он не улыбнулся в ответ.
– Это верно, – медленно проговорил он. – Но… но нам придется тяжело. Снег и лед зимой, и…
– …и очаг, растопленный сосновыми шишками и деодаровыми дровами, как во всех горных деревнях. Кроме того, гималайские горцы – народ добрый, мирный и благожелательный. Они не носят с собой оружия, не знают обычая кровной мести и не воюют друг с другом. И нам не обязательно жить в полной изоляции, ведь что такое десять косов для горца, способного пройти за день вдвое большее расстояние? Никто не станет возражать против нашего проживания в девственной долине, которая расположена слишком далеко от деревень и там неудобно пасти скот или косить траву. Наши горы не такие суровые и бесплодные, как в Афганистане или в Бхитхоре, они покрыты зелеными лесами и изобилуют ручьями.
– И дикими зверями, – сказал Аш. – Тиграми и леопардами, а также медведями. Не забывай об этом!
– По крайней мере, хищные звери убивают только для того, чтобы прокормиться, а не из ненависти или мести и не потому, что один кланяется в сторону Мекки, а другой курит ладан богам. Кроме того, когда мы с тобой в последний раз чувствовали себя в безопасности среди людей? Твоя приемная мать бежала с тобой в Гулкот, чтобы тебя, маленького ребенка, не убили за то, что ты ангрези. А потом вы оба снова бежали, потому что Джану-рани хотела убить вас. А потом мы с тобой бежали из Бхитхора, страшась смерти от руки людей визиря. И вот сейчас, хотя мы думали, что здесь нам ничто не грозит, нам приходится спешно покидать дом сирдара, потому что своим присутствием мы подвергаем опасности всю семью и нас всех могут убить: меня и тебя – за то, что мы «иностранцы», а остальных – за то, что приютили нас. Нет, любимый мой, по мне так лучше дикие звери. У нас никогда не будет недостатка в деньгах: у нас есть драгоценности из моего истри-дхана и мы сможем продавать их понемногу – по камешку зараз, по мере необходимости. Так что давай отправимся на поиски долины и построим свой собственный мир.
Несколько мгновений Аш молчал, а потом тихо проговорил:
– Наше собственное царство, где все чужестранцы будут встречать радушный прием… Почему бы и нет? Мы двинемся на север, в сторону Читрала – сейчас это безопаснее, чем пытаться пересечь границу и вернуться в Британскую Индию. А оттуда, через Кашмир и Джамму, мы направимся к Дур-Хайме…
Тяжкое бремя отчаяния, легшее на него после гибели Уолли и становившееся все тяжелее и холоднее с каждым произнесенным Гул Базом словом, внезапно полегчало, и к нему отчасти вернулись молодость и надежда, утраченные в тот день. Его изможденное лицо порозовело, глаза заблестели, он крепче прижал к себе Анджули и поцеловал ее, страстно и неистово, а потом подхватил на руки, отнес в соседнюю комнату, посадил на низкую кровать и, крепко обняв и зарывшись лицом в ее волосы, заговорил:
– Много лет назад управляющий конюшнями твоего отца, Кода Дад-хан, сказал мне слова, которые я никогда забывал. Я жаловался, что мне суждено навек остаться двумя людьми в одной шкуре, поскольку с Индией я связан узами любви, а с Билайтом – узами крови. И он ответил, что, возможно, однажды я обнаружу в себе третью личность – не Ашока и не Пелама-сахиба, но личность цельную и единую: себя самого. Если он был прав, значит, сейчас самое время найти эту третью личность. Пелам-сахиб мертв: он умер сегодня вместе со своим другом и однополчанами, которым не смог помочь. А что касается Ашока и шпиона Сайед Акбара, эти двое умерли много недель назад – одним ранним утром на плоту на реке Кабул, близ Мични… Давай забудем этих троих и вместо них найдем человека с душой цельной и нераздельной – твоего мужа, ларла.
