– Отменили консультацию, – объяснил он. – А ты разве не знала?
Женя покачала головой. Потом удивилась:
– А ты что здесь делаешь?
– Тебя жду, – ответил красавец.
Это, конечно же, было неправдой. Откуда бы Славе знать, что ей ничего не известно об отмене консультации и что она припрется сюда, как дура? Ложь, конечно, но настолько сладкая, что у Жени защемило сердце. А Нильский встал и направился к ней. Шел, как будто знал, что у сокурсницы душа ушла в пятки от того, что он пройдет мимо. Пройдет красиво, не обернувшись даже, как будто проходит мимо пыльной витрины, в которой его красота никак не отражается. Но Слава остановился, улыбнулся ослепительно и сказал:
– Давай посидим где-нибудь.
Теперь сердце Жени заныло в радостном ожидании неведомого прежде счастья.
Они спустились в подвальчик со сводчатыми стенами, где располагался маленький бар, а столики были на двоих. В городе сиял солнцем день, но здесь, в помещении с зашторенными узкими, вытянутыми под потолком окнами, стоял полумрак, и на некоторых столах горели свечи. Пахло сиренью и дорогим табаком. Слава подошел к стойке уверенно, словно бывал здесь часто, может быть, каждый день. Взяв бутылку брюта и два бокала, направился к столику, за которым примостилась Женя. Не сбавляя шага, открыл бутылку, причем легко, одним движением, – бутылка лишь тихо охнула приглушенным ладонью Нильского хлопком…
Была середина майского дня, но вечер наступил на удивление быстро. Возможно, в сумерках бара вечер жил всегда, не уходил отсюда никогда. Но Женя не догадывалась об этом.
Она случайно взглянула на часы и удивилась:
– Половина десятого?
– Посидим еще немного, – предложил Слава.
Женя покачала головой и вдруг поняла, что пьяна. Ей даже смешно стало от того, что голова может так кружиться. Она выбралась из-за столика, и ее качнуло – ноги почему-то не хотели ее держать.
– Мне, кажется, шампанское в голову ударило, – призналась Лукошкина и засмеялась.
Люди, сидящие за другими столиками, обернулись на нее. Маленький подвальчик к тому времени оказался заполненным посетителями, но когда они появились здесь, Женя вспомнить не могла. Как не могла вспомнить, куда исчезли шесть часов, проведенных ею в компании сокурсника. В голове крутились обрывки разговоров, какие-то истории, рассказанные Славой, только все путалось и ясности не было.
– Я провожу тебя, – сказал Нильский.
Женя кивнула и едва не упала Славе на грудь.
Поймали такси и вдвоем уселись на заднем сиденье. Слава обнимал ее за плечи. А потом, открывая перед ней дверь подъезда, придержал Женю за локоть, повернул к себе и поцеловал. Поцеловал быстро, как будто спешил куда-то.
– Надо было ко мне поехать, – шепнул он.
– Надо было, – согласилась Лукошкина и сама испугалась того, что могло случиться, если бы поехали к нему.
– Ты – классная, – снова шепнул Слава.
И побежал к ожидающему его такси.
– Эй! – крикнула ему вслед Женя.
Нильский уже почти добрался до машины.
– Эй! – крикнула она снова.
Слава остановился и посмотрел на нее, словно ожидая того, что девушка непременно предложит подняться к ней. Наверняка так и считал. И не сомневался, что может быть иначе. Даже сделал шаг назад к дому.
– А куда Алла пропала? – смеясь, крикнула Женя.
Нильский обернулся к машине, что-то сказал таксисту, потом подошел к парадному, обнял Женю и шепнул:
– А ее нет. Вернее, она есть, но где именно, меня не интересует. Алла сделала аборт и умчалась на очередной конкурс красоты. Теперь у нее рекламный контракт и она заколачивает бабки. Я ей не нужен. Ей никто не нужен, кроме спонсоров.
– Жаль, – вздохнула Женя, – вы так хорошо смотрелись рядом.
– Ты одна живешь? – поинтересовался Нильский.
– С мамой. Она ждет меня сейчас и волнуется.
– Передавай привет.
Женя кивнула, а Слава вернулся к машине и уехал.
Войдя в квартиру, она поспешила в ванную комнату, где долго чистила зубы, чтобы мама не учуяла запах шампанского. Взглянула на себя в зеркало и заплакала. Еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться в голос, смотрела на свое отражение, на свое пьяное лицо, на искривленные непонятным страданием губы, из которых торчала розовая пластмассовая ручка зубной щетки, не понимала, почему плачет, и от этого непонимания становилось еще больше жаль себя. Из крана лилась струя горячей воды, и скоро зеркало помутнело так, что в нем перестало отражаться ее лицо. Тогда Женя написала по этой мути пальцем такое трудное, но такое желанное слово – «Слава». В последний раз всхлипнула, вытерла слезы ладонью, отбросила в сторону зубную щетку и подумала: «Это все потому, что я все еще девственница». Потом закрутила кран и включила душ, стала снимать с себя одежду.
В дверь постучала мама.
– Женечка, что ты там делаешь?
– Моюсь, – крикнула Женя. И запела:
– Знаю, милый, знаю, что с тобой.
Потерял меня ты, потерял…
Замолчала, снова посмотрела в начинающее оттаивать зеркало. На свои ключицы, на маленькую грудь.
– Богиня, – произнесла с удовлетворением и засмеялась.
Но сразу стала серьезной.
– С этим надо что-то делать, – сказала Женя зеркалу. – Вечно так продолжаться не может. А то придется всю жизнь хныкать.
После последнего экзамена летней сессии, когда всей группой направились в пивной бар, Нильский шел рядом с Лукошкиной. Даже взял ее под локоть, что не укрылось от других девочек. А за столом сел около нее. Сокурсники выставляли на стол кружки с пивом. Поставили и перед Женей.
– А я не пью пива, – сказала она и посмотрела на Славу.
Тот сразу же поднялся и вскоре вернулся с бутылкой брюта и двумя бокалами, давая понять всем, что они здесь вдвоем и никто не должен им мешать.
– Все ясно, – протянула Лиза Гагаузенко, – тихоня тихоней, а вон как вышло…
Другие девочки промолчали, а мальчиков больше интересовало пиво.
Из бара Нильский с Женей ушли первыми. Он сразу остановил такси и предложил отвезти ее домой.
– Поехали к тебе, – сказала Женя.
В ту ночь произошло то, что должно было случиться.
Глава 2
Оклад Жене увеличили. Не намного, но все же. А главное, никто не заставлял заниматься рекламной стратегией продвижения на рынок поликарбоната или чем-то иным. Михал Михалыч, казалось, забыл и про поликарбонат, и про тот разговор. Женя успокоилась, работала так же, как прежде, но о карьере можно было забыть. Впрочем, денег ей хватало. Лукошкина даже машину приобрела. В кредит, разумеется. И, конечно, маленькую, но зато корейскую. Все было неплохо, или почти неплохо, если не считать того, что она была одна. Женя и жила теперь одна. В своей квартире. То есть почти в своей. Тетя Ника, сестра мамы, отдала ей свою, решив перебраться на дачу. От города не так далеко, а работой Ника Владимировна связана не была. Нет, она работала, как все люди, но каждый день ей не надо было появляться в офисе. Тетя Ника занималась переводами. Получала по электронке заказ на какую-нибудь книгу, потом ехала в издательство подписывать договор, возвращалась в загородный дом, работала, отправляла перевод так же по электронной почте и, если рукопись принималась, мчалась в редакционную кассу за гонораром. На пару месяцев жизни ей хватало. Могло бы хватить и на более длительный период, но у тети Ники это не получалось. Не получалось, потому что… Конечно, это невозможно было скрыть от окружающих. Вероятно, поэтому Ника Владимировна и перебралась за город, чтобы как можно меньшее количество народа встречалось на ее пути, когда она отправлялась в магазин. Дело в том, что тетя Ника пила. То, что начиналось когда-то как просто желание «махнуть» в кругу приятелей-интеллигентов рюмку-другую, как-то внезапно изменило круг ее общения. Да и ее саму тоже изменило. Теперь у нее в друзьях ходили опустившиеся личности, которые обычно толкутся у винных магазинов.
