— Хочешь, в этом году победишь ты? — неожиданно предложил он.
Она ничуть не удивилась предложению, глаза ее не оживились, не загорелись азартным огнем предвкушения победы. Размешивая соломинкой коктейль в стакане, Лена смотрела в сторону, вяло проговорив:
— Купишь корону из фальшивого золота со стекляшками Сваровски, которые гордо зовут изумрудами и сапфирами? Победа тоже будет фальшивая. Не хочу.
— А бывает так, чтобы ты хотела хоть что-нибудь? — процедил Павел, заводясь и краснея от гнева.
Она подняла на него холодные глаза и сказала всего два слова:
— Да. Хочу.
После этих двух коротких слов, ударивших душу, а смысла в них было на целый трактат о любви собаки к палке, которой ее колотят, Павел сразу поднялся. Не желая, чтобы свое «хотение» Лена озвучила вслух, он, кинув деньги на стол, буркнул:
— Поехали. Уже поздно.
Собственно, что можно предъявить ей? Ровным счетом ничего, договорились-то на берегу, он принял условия — какие претензии? Полагал, это ненадолго, а вот, поди ж ты, растянулась связь и затянула! Его затянула, не ее. Впрочем, Павла устраивали и однобокие отношения, до недавнего времени они были сносными. Но случился инцидент, после которого он понял: Лена его не простит…
12
За два дня солнце высушило лужи размером с озера, немногим ранее сушка удавалась светилу всего за пару часов, но в этом году оно рановато остыло. Ника возобновила съемки. Повторяться она не умела, композиции выстраивала заново, да вот беда: не хватало девчонок, на съемки пришли не все, Анжела с Леной нынче при работах. Эдик притащил двух девиц им на замену, но с печатью на лицах: безнадежно глупа! Пришлось довольствоваться тем, что есть, той же Тамарой — богиней, не меньше. Но эту хренову богиню хотелось удавить, в кипяток окунуть, чтоб хоть как-то пробудить. Поставила Ника ее на кубик, под воздушным плащом на ней одни трусики. Сама легла на пол и просила только поворачиваться на месте, глядя в камеру. В ка-ме-ру! Значит, вниз, на Нику. Это элементарно. С задачей справилась бы девочка из детсада, но Тамаре повернуться и одновременно глядеть в заданную точку…
— Ты сегодня и листика салата не съела? — съязвила Ника.
— В каком смысле? — поправляя плащ на плечах, спросила Тома.
— В прямом! У тебя что, сил нет переступить с ноги на ногу? Так пойди и кусок мяса, блин, сожри!
— Я боюсь упасть…
— Не смеши! — перебила Ника, зверея. — Упасть она боится. Откуда? С этого куба?
— Но я устала…
— От чего?!
— Девочки! Девочки! — захлопал в ладоши Эдик, идя к ним. — Перерыв! Идите, подышите свежим воздухом, водички попейте… Ну, живенько, живенько!
— Эдик, веди следующую, — потребовала Ника. — Не могу видеть эту инфузорию. Кстати, ты договорился с крутыми дядями насчет их шикарных колес?
— Естественно. Почти все согласны дать машины для съемок.
— Тогда готовь парней, слава богу, хоть они пришли, и… Викторию.
— Опять Викторию, — вздохнул Эдик.
— Найди лучше, — огрызнулась Ника. — Она хоть не корчит глупых рож, а эти… только со спины можно снимать. Пусть ждут. Надоели. Ой, еще Эве скажи, пусть оденется в джинсу.
— Эва? — поморщился Эд. — Она же просто так здесь… и некрасивая.
— Эдик, давай на съемках будут мои параметры красоты, а в жизни — пожалуйста, ориентируйся на свой вкус, я не против. Жду внизу.
По пути к выходу Ника подхватила баулы с атрибутами для съемок и выскочила из студии. Стилист Женя в узких брюках и широченной (будто с чужого плеча) рубашке побежал за ней, схватив свой волшебный чемоданчик.
Тем временем Эдик краем глаза покосился на Тому. Ну что с ней делать? Воспитывать? Роль доктора Спока не прельщала. Но так уж повелось: он и организатор, и нянька, и медбрат, и жилетка, в которую плачутся… кем только не приходилось быть ему во время съемок! Разве только грудью не кормил. И что Эдик мог предложить глупышке Томочке, избалованной кукле с самомнением мировой звезды? Лишь платок для слез и безжалостную фразу:
— Соболезную, но ты сама виновата.
— Да что она себе позволяет! — произнесла девушка, сдерживая слезы. — Постоянно придирается ко мне! Все ей не так! Да кто она такая, что отрывается на мне?
— Она кто? — призадумался Эдик, а через секунду улыбнулся, казалось, он только что сделал небольшое, но приятное открытие. — Фотограф. Стажировалась в Италии у креативного фотохудожника. Да, фотографов много… Что уж проще в наше техногенное время — купил камеру, она сделает за тебя все. Но посмотри на этих человечков…
Эдик в черепашьем темпе двинул к стене с фотографиями. Черно-белую границу Ника оформила своими работами, время от времени она меняла экспозицию. На данный момент висела коллекция, которую она готовила к выставке за границей, получив приглашение от своего наставника-итальянца, что равносильно чуду. Невероятно, но факт: снимки завораживали, заставляли волноваться, навевали ностальгические и философские мысли. А по логике должны отталкивать, вызывать отвращение. Хотя по чьей логике?
— Посмотри на эту рожицу, выглядывающую из мусорного бака. — Эдик оглянулся, чтобы увидеть реакцию девушки, а она брезгливо скривила губы, разочаровав его. — Не нравится… Ну, от тебя другого я не ожидал.
— То есть?..
Тамара уловила намек, но не поняла, что конкретно он означал. Наверняка что-то негативное, судя по тону. А Эдик и не подумал разъяснить, на него нашел приступ красноречия по поводу Ники:
— Работа черно-белая, но такова жизнь у этого ханурика — жизнь без красок. Он живет в мусорном баке, спит там, ест объедки, смотрит на небо из мусорки, на людей и жизнь, которые несутся мимо… Он сам — мусор. Но есть одна особенность, превращающая эту помойку в искусство.
— Какая? — недоверчиво спросила Тамара.
— Подумай. Посмотри на цветные фото, сравни. — Эдик указал на портрет женщины постбальзаковского возраста, моделью была Лидия Даниловна. — Какая магия: она и — море желтых цветов. Цветы на переднем плане, сзади, с боков… они заставляют нас увидеть. Увидеть, как прекрасна эта женщина…
— Она же старая, — заметила Тамара.
— Дура, — чуть слышно выговорил он, буквально выдохнув слово и с сожалением покачав головой. Но продолжил урок: — Она, девочка, прекрасна, как… нечто священное и уходящее. Видишь разбросанные тени от цветов? Они искажают картинку, делают таинственной, поэтому заставляют рассмотреть ее. И что мы видим в первую очередь? Глаза. Ведь на них не падает тень. Глаза и мудрую печаль в них. Знаешь, эта женщина величественна в своей печали.
Тамара сходила за сумочкой, висевшей на гардеробной стойке, и вернулась. При всем том ни на секунду не выпускала из поля зрения Эдика, в ее тигриных глазках он прочел искреннее любопытство. Ему даже показалось, она осознает, что ничего не понимает и мало чего знает, теперь стремится понять и узнать. А страждущих надлежит просвещать.
