– Конечно, помню.
– Как она называлась?
– «Последняя жертва» Островского.
Дайнека протянула напечатанные листы.
– Это она?
Взглянув на текст, Альберт Иванович кивнул.
– Тогда еще один вопрос. Какую сцену репетировала Свиридова?
Продолжая курить, Романцев медленно произнес:
– Сцену из первого акта с теткой Глафирой Фирсовной.
– В прошлый раз вы рассказывали, что Елена забыла какую-то фразу, и вы заставили ее записать эти слова прямо на роли.
– Я часто так делал. Не можешь запомнить – пиши.
– Можете вспомнить эти слова? – с замиранием сердца спросила Дайнека.
– Дай-ка, – Романцев протянул руку и взял у нее пьесу. Перелистнув пару страниц, нашел нужное место и подчеркнул его ногтем: – Вот: «А каково сказать прощай навек живому человеку, ведь это хуже, чем похоронить». – Он поднял глаза. – Важная фраза! Если ее пропустить, теряется смысл…
– Альберт Иванович, – перебила его Дайнека, – Свиридова при вас написала эти слова?
– При мне. Лена была очень старательной. И если я говорил, тут же все исполняла.
– Она писала прямо в своей роли?
– Где же еще? Если ты хоть раз видела текст роли, там, справа, всегда оставляют большие поля – на половину листа. На них делаются пометки на читках и на репетициях.
– Спасибо! – Дайнека направилась к двери.
– Даже не посидишь? – разочарованно спросил Романцев.
– Я потом еще раз приду, – пообещала Дайнека и, выскочив из палаты, набрала номер Труфанова. – Василий Дмитриевич! Здравствуйте, это Дайнека. Есть новости. Приедете? Буду ждать у главного входа в парк.
Труфанов прибыл на место раньше, чем туда попала она сама. Дошли до ближайшей аллеи.
– Что за новости? – спросил он.
– Можно я сначала спрошу?
– Спрашивай, – согласился Труфанов.
– Та записка, что лежала на письменном столе Роева… Ее прислали в конверте?
– В обычном, почтовом. Мы потом проверяли – его положили на стойку в гостинице.
– Размер записки не помните?
– Маленькая, со спичечный коробок.
– А края?
– Что?
– Какие у нее были края? Рваные?
– Нет. Но линии обрезов – кривые. Как будто наспех резали ножницами.
– Теперь мне все ясно! – Дайнека плюхнулась на скамейку, закинула голову и пустым взглядом уставилась в небо.
Труфанов сел рядом с ней.
– Что это значит?
– Я знаю, кто написал эту записку.
– Кто?
– Елена Свиридова.
– Чтобы притянуть за уши твою версию, можно считать это логичным.
– Логика здесь ни при чем. Пожалуйста, повторите, что там было написано.
– «Прощай навек».
Дайнека бросила пьесу на лавку.
– Это слова, которые Свиридова записала на полях своей роли по настоянию режиссера! – Она снова взяла пьесу и прочитала нужное место: «А каково сказать прощай навек живому человеку, ведь это хуже, чем похоронить».
– Откуда ты об этом узнала?
– Режиссер рассказал.
– И он видел, как она их написала?
– Собственными глазами.
– Ну хорошо, – условно принимая такую версию, Труфанов обеими ладонями хлопнул себя по коленкам. – Только есть одна нестыковка… Письмо с запиской принесли в субботу, а Свиридова, как ты знаешь, пропала за день до этого. Значит, она все еще была в городе?
– Не-е-ет, – Дайнека покачала головой. – Она не могла принести письмо.
– Почему?
– Потому что текст ее роли, где была написана эта фраза, в пятницу остался у Сопелкина. Он сам об этом сказал.
– И переспросить у него мы больше не сможем… – заметил полковник Труфанов.
– Теперь понимаете, почему перед смертью Сопелкин произнес: «Последняя жертва»?
– Почему?
– Потому что роль Свиридовой была из пьесы «Последняя жертва», и он хотел сказать, кто у него забрал эту роль.
– Только не говори, что смерть Роева связана с исчезновением Свиридовой и убийством Сопелкина.
– Но это же очевидно!
Василий Дмитриевич шумно вздохнул:
– С тобой трудно не согласиться.
– Теперь нужно выяснить, кому Геннадий Петрович отдал текст ее роли. И если мы найдем этого человека – узнаем, кто заставил Сопелкина дать ложные показания и кто убил Лену Свиридову.
– Опять ты за свое! – воскликнул Труфанов.
– Хорошо-хорошо… Нет трупа – нет убийства. Здесь я с вами согласна. Но вы не сможете отрицать, что в этих хитросплетениях угадывается изощренная, тщательно спланированная интрига. Вы же знаете, что перед смертью Роев вывез неизвестно куда все содержимое хранилища № 20?
– Я-то знаю. А тебе откуда это известно?
– Знакомы с Арзамасцевым?
– Он в то время работал начальником транспортно-складского цеха.
– Я с ним вчера говорила. Остальное мне рассказал Кораблев.
Полковник отстранился и, прищурившись, процедил:
– Сижу и слушаю, разинув рот, как старый дурак.
Дайнека приложила руку к груди.
– Чувствую, Свиридова здесь ни при чем.
– Как это ни при чем, если до сих пор не можем ее найти?
– Знаете, про таких говорят: попала под чужую раздачу.
– Знать бы, где находится эта раздача, – пробормотал Труфанов.
– Может быть, это не мое дело, но я думаю, вам необходимо затребовать из архива дело Роева и провести графологическую экспертизу той самой записки. У матери Елены Свиридовой наверняка остались образцы ее почерка.
Полковник молча кивнул. Дайнека спросила:
– Разве не так?
– Так. Уже запросил.
– И что?
– Дело Роева вдруг исчезло.
– Почему – вдруг?
– Вчера вечером оно было в архиве, а сегодня его уже нет.
– Вы думаете, его специально украли? – спросила Дайнека.
– Иногда я задумываюсь над тем, почему все еще говорю с тобой о Свиридовой… – Труфанов вдруг замолчал.
– Почему? – спросила Дайнека.
– Первое дело, с которым я так и не справился, сидит в сердце занозой… Нет, не в сердце. Совесть саднит.
– Почему? – повторила она.
– Потому, что я мог бы ее найти.
