Я смотрел в прекрасное лицо повелителя – теперь мне хватало на это смелости – и пытался угадать, что будет дальше, как вдруг султан повернулся и вышел. Неужели он разгневался и за дерзость мастера Османа поплатимся и мы с ним, и все художники?
Глядя на три рисунка, я представил себе, что меня казнят, не дав хотя бы еще раз увидеть Шекюре, не то что лечь с ней в постель. Дивные эти кони, при всей своей красоте, сейчас казались мне выходцами из какого-то другого, очень далекого мира.
В наступившей тишине я все думал о том, что взятый ребенком во дворец и выросший здесь до самой смерти остается рабом султана – счастливая доля! – а вот художник – раб сотворенной Аллахом красоты и должен быть готов умереть ради нее.
Прошло немало времени, прежде чем появились люди главного казначея и повели нас к средним воротам. Я думал только о смерти, о ее безмолвии. Однако, когда мы проходили сквозь Врата приветствий, рядом с которыми было казнено столько пашей, стражники нас словно и не заметили. Площадь дивана, вчера казавшаяся мне раем на земле, Башня правосудия и павлины не произвели на меня никакого впечатления. Я понял, что нас ведут еще дальше, в самое сердце закрытого от всех мира нашего султана.
Мы вошли в ворота, через которые даже визири не могут проходить без позволения. Я не отрывал глаз от земли, словно ребенок, попавший в сказку и боящийся встречи с чудесами и волшебными созданиями. На зал приемов я и не подумал посмотреть, но все же украдкой взглянул в сторону гарема. Я увидел стену, самую обычную чинару, ничем не отличающуюся от других, и высокого человека в ярко-голубом атласном кафтане. Затем мы прошли между высокими колоннами и остановились перед большой тяжелой дверью, украшенной богаче, чем прочие. У порога стояли слуги в ярких кафтанах: один из них склонился над замком.
Главный казначей взглянул нам в глаза:
– Вам выпало великое счастье. Наш повелитель дал разрешение впустить вас в сокровищницу. Вы заглянете в книги, которых никто не видел, увидите рисунки непревзойденной красоты, сделанные на золотых страницах, и нападете на след убийцы, словно охотники. Султан велел также напомнить: он дал вам три дня, и первый из них уже истек. Если за два дня, к полудню четверга, мастер Осман не определит, кто из художников убийца, за дело возьмутся люди начальника стражи.
Сначала сняли висячий замок, охраняющий печать на замочной скважине самой двери. Хранитель сокровищницы и два его подчиненных осмотрели печать, удостоверились, что она не нарушена, и, кивнув, дали разрешение продолжать. Печать взломали, в замочную скважину вставили ключ и повернули с легким скрипом, который в окружавшей нас тишине прозвучал так резко, что все мы вздрогнули. Лицо мастера Османа вдруг стало пепельно-бледным. Когда единственная створка резной деревянной двери растворилась, на него словно бы упал черный свет, исходящий из глубин времени.
– Султан не захотел попусту вовлекать в это дело писарей, – сказал главный казначей. – Хранитель библиотеки умер, его место пока никто не занял. Поэтому султан распорядился, чтобы вместе с вами в сокровищницу вошел только Джезми-ага.
Это был карлик, на вид никак не моложе семидесяти, с живыми, блестящими глазами. Похожий на парус серпуш на его голове выглядел еще более странно, чем он сам.
– Джезми-ага изучил сокровищницу, как собственный дом, и лучше всех знает, где какая книга лежит.
По лицу старого карлика не было заметно, что эти слова потешили его самолюбие. Он наблюдал за тем, как мальчики-слуги вносят в сокровищницу мангал на серебряных ножках, ночной горшок с перламутровой ручкой, свечи и подсвечники.
Главный казначей известил, что, когда мы войдем внутрь, дверь за нами не только закроют, но и снова запечатают печатью султана Селима Грозного, которой пользуются для этой цели уже семьдесят лет. После вечернего намаза сюда явится целая толпа слуг – чтобы было много свидетелей; печать снова взломают, дверь откроют, а мы тем временем должны будем убедиться, что в нашу одежду, карманы или за пояс «по ошибке» что-нибудь не завалилось, потому что на выходе нас обыщут до нижнего белья.
Мы прошли в сокровищницу мимо выстроившихся шеренгой слуг. Внутри стоял ледяной холод. Когда дверь закрылась, на мгновение стало темно, и в нос мне ударил запах плесени, пыли и сырости. Вокруг все было заполнено вещами: сундук на сундуке, шлем на шлеме, каждый предмет тесно сцеплен с другими. У меня возникло такое чувство, будто я брожу по полю сражения невиданного размаха.
Окна располагались под самым потолком; сквозь их решетки и перила лестниц, ведущих на деревянную галерею, что опоясывала зал сокровищницы изнутри, пробивался странный свет, к которому мои глаза постепенно начали привыкать. Висящие на стенах ковры и бархатные ткани, казалось, окрашивали сам воздух в красный цвет. Я смиренно подумал о том, сколько походов нужно было совершить, сколько войн выиграть, сколько крови пролить, сколько городов и сокровищниц разграбить, чтобы накопить такие богатства, чтобы собрать столько бесценных вещей.
– Что, страшно? – спросил старый карлик, верно угадав владевшее мной чувство. – Всем, кто приходит сюда впервые, бывает страшно. По ночам души этих предметов перешептываются между собой.
Но пугали не столько предметы, сколько тишина, окутывающая эту невероятную груду сокровищ. Мы застыли на месте, слушая, как снаружи запечатывают дверь, и восхищенно озираясь по сторонам.
Чего здесь только не было: мечи, слоновьи бивни, кафтаны, серебряные подсвечники, атласные флаги, перламутровые шкатулки, железные сундуки, китайские вазы, пояса, музыкальные инструменты, доспехи, шелковые подушки, глобусы, сапоги, меха, рога носорога, расписанные страусиные яйца, ружья, стрелы, булавы, шкафы, шкафы, шкафы… Все вокруг было увешано коврами и бесценными тканями, они свисали со стен, с деревянной галереи, со шкафов и словно катились на меня тяжелыми волнами. И все эти ткани, сундуки, султанские одежды, мечи, огромные розовые свечи, тюрбаны, расшитые жемчугом подушки, украшенные золотом седла, палаши с эфесами в алмазах, булавы с рукоятками в рубинах, кавуки, украшения для тюрбанов, часы причудливой формы, фигурки слонов и лошадей из слоновой кости, кальяны с алмазными мундштуками, ларцы из перламутра, конские султаны, огромные четки, шлемы, усыпанные рубинами и бирюзой, кувшины и кинжалы заливал странный свет, подобного которому мне нигде не случалось видеть. Он сочился из окон под потолком; так бывает освещена мечеть летним днем, когда солнечные лучи проникают в световой карман на вершине купола, – точно так же высвечивались висящие в воздухе пылинки; однако это был не прямой солнечный свет – я знал, что небо затянуто облаками. Из-за этого странного освещения казалось, что воздух в сокровищнице можно потрогать руками, а все вещи словно бы сделаны из одного и того же вещества. Мы еще немного постояли все вместе, боязливо прислушиваясь к тишине, и я заметил, что не только свет рождает впечатление, будто все вещи состоят из одного и того же таинственного материала, – причиной тому и пыль, которая покрывала все вокруг и немного скрадывала господствующий в комнате красный цвет. И это скопище вещей казалось тем более пугающим, что трудно было различить не то что с первого, а со второго, с третьего взгляда, что есть что. Предмет, который я сначала посчитал сундуком, затем показался мне подставкой для книг, но в конце концов я решил, что это какой-то странный европейский инструмент; перламутровый сундук, выглядывающий из-под груды кафтанов, оказался необычной формы ларчиком, подарком московского царя.
