– Упаси бог! – возразил Сивере. – Мне и здесь хорошо. Я человек штатский. Взрываюсь только тогда, когда выдергиваю чеку из сердца. Знайте, у меня был друг, Прозоров, он когда-то сочинил стишок:
Я парень тихий, очень мирный,
Но если мне в седьмом часу
Не поднесут стакан имбирной —
Я все здесь на фиг разнесу!
– Смешно, – согласилась Тереза, но даже не улыбнулась.
– Не пускайте подобных людей в вашу оранжерею, здесь им не место, – добавил Александр Юрьевич, помолчав. – Хотел вас спросить об одной вещи.
– Спрашивайте.
Все-таки у нее было удивительное лицо – не броское, не картинное, но очень живое, домашнее, как, если уместно такое сравнение, привычный огонь в очаге. Сивере вынул из кармана медальон, открыл его.
– Вам знакома эта вещица? Или фотография девушки?
Тереза внимательно, с любопытством посмотрела.
– Кого-то напоминает, – ответила она. – Нет, не знаю.
– Но здесь родовой герб Прошянов.
– Да, я вижу. Но у меня такого медальона не было. Откуда вы его взяли?
– Случай, – ответил он. – Я должен его вернуть. А не мог он принадлежать вашему отцу, деду? Или кому-то из постояльцев? Припомните.
– Кажется… я не уверена, но что-то похожее я видела у одного из братьев Афониных. Может быть, ошибаюсь. Издалека было трудно разобрать. Он носил его не на шее, а в кармане. Иногда вынимал и подбрасывал на ладони.
– Вот как? Тогда другой вопрос: что собой представляли эти Афонины?
– Что же сказать? – помедлив, ответила она. – Искатели приключений. А проще, обычные авантюристы. Одного звали Петр, другого – Игорь.
Услышав эти имена, племянник Полонского вдруг замычал, бросив свою лопатку. Он радостно закачал головой, делая руками какие-то жесты.
– Чего он хочет? – поинтересовался Сивере.
– Афонины относились к Геле очень по-дружески, – пояснила Тереза. – Насколько может существовать дружба между здоровыми людьми и умственно отсталыми. Но вообще-то они больше общались с моим мужем, чем с кем-то из постояльцев. Однако приезжали сюда довольно часто. По несколько раз в год. И на очень короткий срок.
– Хм-м… Значит, и Багрянородский должен бы их знать. Хоть немного.
– Конечно. Но в последний раз между ними пробежала черная кошка. Уж не знаю почему. Они даже перестали разговаривать.
– У-уу-ууу… – вновь замычал Гела, размахивая руками.
– Займись японской вишенкой, – сказала ему Тереза. – Не мешай нам.
– Нет, пусть останется, – возразил Сивере. – Он хочет что-то сказать.
– Но все равно не сможет, – ответила женщина.
– А написать?
– Он не знает грамоты.
– Вы пробовали его лечить?
– Да, но… Это болезнь Литли, детский аутизм, очень сложное заболевание. Развитие мозга остается на уровне пятилетнего ребенка.
– Сожалею, – сказал Александр Юрьевич. – Но вашему мужу, кажется, простите, все равно. Даже удобно держать такого слугу.
– Не говорите так. Тошик сделал для него и для меня достаточно.
– Достаточно – что? – жестко продолжил историк. – То, что приютил вас? И не гонит из монастыря?
– Ну как вы можете? – выдохнула Тереза.
– Но я заметил, что и дети как-то пренебрегают вами. И Гелой. Почему? Поверьте, я спрашиваю не из простого любопытства. Хотите, я отвечу за вас?
Помолчав и не дождавшись возражений, Сивере произнес:
– Потому что это не ваши дети. Они на вас совсем не похожи.
Александр Юрьевич попал в самую точку. Это было видно по изменившемуся липу женщины.
– Да, – чуть слышно сказала она. – Они от его первого брака. А Гела действительно мой сын. Вот вы и добились своего.
– Еще нет. Вы боитесь за свое будущее. Боитесь остаться одна.
– Нет, не это… – она слабо махнула рукой. – Причины другие. И знать их вам вовсе ни к чему. Я все равно не скажу.
– Вы же умная, красивая женщина, – начал Сивере. – Почему вы решили поставить на себе крест? Добровольно запереться в этом готическом монастыре. Который мне все больше напоминает клинику для душевнобольных. Очнитесь, Тереза!
– Я… не умею иначе, – покорно ответила она. – Судьба.
– Судьба в ваших руках, – возразил Александр Юрьевич. – Если вы поможете мне, я помогу вам. Давайте заключим союз. Он ни к чему вас не обязывает. Просто два трезвомыслящих человека объединятся.
– Хорошо, – улыбнулась Тереза. – Я вам верю. Я почему-то сразу поверила вам.
– Вот и отлично! – сказал Сивере, протянув ей руку.
2
На заднем дворе устроили целое стрельбище. В прислоненные к каменным стенам фанерные щиты и бутылки палили из всех видов оружия, так что только щепки с осколками летали. Комиссар стрелял из пистолета, Макс – из автомата Калашникова, Тошик Полонский – из помпового ружья. Здесь же стоял и Багрянородский, покуривая сигару. Позаимствовал у Прозорова.
– Война фигня, главное – маневры, – сказал он, завидев Сиверса.
– Хотите попробовать? – произнес Тошик, протягивая историку ружье. – Безотказно бьет. Входное отверстие с кулак, выходное – с тарелку.
– А современного арбалета у вас нет? – спросил Сивере. Полонский бросил на него быстрый взгляд.
– Нетути, – явно солгал он. – Был один спортивный, да давно куда-то запропастился. Гела с ним любил баловаться. Надо пошарить по подвалам. Вы у него спросите.
– Как же, ответит! – усмехнулся Багрянородский. – Мне порою кажется, что он умнее всех нас. Потому что молчит. Изреченное слово – всегда ложь.
– А вы, умник, чего не стреляете? – спросил у него Тошик.
– Настрелялся… – неохотно ответил частный сыщик. Бульдогообразный Макс вдруг ловко опрокинулся на спину, перевернулся, встав на одно колено, и, почти не целясь, выпустил очередь по нарисованной на фанерном щите фигурке.
– Мы еще не так можем! – похвалил Куруладзе. И добавил, словно дрессируя собаку: – А ну, сальто!
Макс вскочил на ноги, акробатически прыгнул через себя и в падении разнес одиночным выстрелом бутылку. Присутствующие, не удержавшись, зааплодировали.
– Он ведь бывший циркач, – пояснил Тошик. – Силовой гимнаст, акробат, стрелок из лука. Номер даже такой был: Вильгельм Телль поражает стрелой яблоко на голове у девочки на шаре. Не видели? Гастроли шли по всей России, Кавказу, Турции, Ирану.
– Увы! – вздохнул Сивере. – А из арбалета?
– Может, – махнул рукой Тошик. – Дались вам эти арбалеты. Знаю, куда вы клоните.
