– А вот и Phasianuscolchicusmongolicus, монгольский фазан. Видите разницу?
– Черт возьми, мне придется написать моим покупателям и сообщить им правильное название, – он рассмеялся, забыв о присутствии своей жены. – Знаете, меня высекут за это. Предполагается, что я хорош» разбираюсь в фазанах.
– Но так оно и есть, – Эри положила свою руку поверх его, – Не ваша вина, что вас ввело в заблуждение…
Звук разбившегося вдребезги фарфора заставил их поднять головы и оглянуться. Хестер опустилась на колени, подбирая остатки фарфоровой статуэтки, с которой она стирала пыль. На ее лице была написана ярость, и Бартоломью понял, что это чувство не имело ничего общего с потерей статуэтки.
– О… Хестер, – Эри поднялась и отошла от чужого мужа. – Какая жалость! Похоже, что у вас разбилась коллекционная фигурка мейссенского фарфора.
Хестер издала нечленораздельный звук, но ничего не сказала.
– Я показывала мистеру Нуну атлас птиц, – продолжала Эри. – Давайте смотреть вместе, картинки просто замечательные. Художественным оформлением атласа занимался герцог Стансберри. Я читала, что это весьма уважаемый в Британии орнитолог и художник.
– Нет, благодарю вас, – произнесла Хестер своим самым высокомерным тоном. – У меня есть более конструктивные методы времяпровождения, чем следовать иллюстрации птиц.
Эри скорчила гримаску, услышав, как неправильно Хестер употребляет слова. Та положила осколки фарфора на стол, стоящий в простенке между окнами, и засуетилась вокруг папоротника, как будто потеряв интерес к находящимся в комнате людям. Эри подошла к ней, прижимая книгу к груди, явно подыскивая способ сделать женщине приятное.
– Вы прекрасно умеете обращаться с цветами, Хестер. Какой замечательный папоротник! Моя мама непременно попросила бы у вас дать ей отросток.
– Не тратьте мое время на такую ерунду. Это Бартоломью поставил его здесь, – Хестер хлопнула ладонью по листьям, с которыми возилась минутой раньше. – Снаружи целый лес забит зеленью, и я считаю, что этот папоротник даром не нужен.
Эри подумала, какими жалкими выглядят попытки этой женщины казаться человеком, каким она не была. Пo-видимому, у Хестер были на то свои причины; они есть у каждого.
– Это чудесное растение украшает вашу гостиную и оттеняет всю эту изящную мебель, Хестер. Оно подчеркивает ваш хороший вкус, – Эри надеялась, что Хестер будет приятно услышать, что у нее есть свои несомненные достоинства.
– Ха! Вы такая же… непросвещенная, как и он. Это никакая не гостиная, хотя вам никогда не удастся предоставить его признать это. Это жилая комната. Что касается моей изящной обстановки, то в этой комнате нет даже двух предметов, которые подходят друг другу по стилю. Диван в стиле рококо, из красного дерева. Этот дамский стул принадлежит эпохе Ренессанса Луи XV, а вот эти боковые стулья из Истлейка сделаны из орехового дерева, – она метнула на мужа презрительный взгляд. – На жалованье смотрителя комнату достойно не обставишь.
Бартоломью поднялся на ноги.
– Хестер, «предоставить» – значит, отдать что-либо в чье-то распоряжение. А сейчас, прошу прощения, меня в кабинете ждет работа. Спасибо, что показали мне книгу, Эри.
Эри с удовольствием поколотила бы его за недостаток понимания и предупредительности, но вместо этого протянула ему том со словами:
– Вот, почитайте на досуге, мистер Нун. У меня есть карманный путеводитель, которым я пользуюсь большую часть времени, так что этот мне не понадобится.
Чувствуя неодобрение Эри, Бартоломью кивнул и взял книгу. Если бы мог, он бы взял свои грубоватые слова назад! То, что он поддразнивал жену и издевался над нею, не способствовало уменьшению напряженности в отношениях между ними, и ему стало стыдно.
У себя в кабинете он опустился в кресло за столом и прижал к лицу книгу. Кожаный переплет излучал тепло тела Эри там, где она прижимала его к груди. Запах ландыша заполнил его существо.
То, что Эри до свадьбы будет жить в его доме, превратило существование Бартоломью в рай и ад одновременно. Он ежеминутно ощущал ее присутствие везде, даже когда шел в ванную, ощущал запах ландыша и живую непосредственность молодости, которая составляла сущность этой девушки. Иногда, вот как сейчас, он закрывал глаза и представлял себе, что не существует больше никого, кроме них с Эри, и они живут в одном доме, разговаривают, смеются, едят вместе. Если бы он только мог взять ее к себе в постель, как он проделывал это в своем воображении каждый раз, залезая под простыни, то жизнь действительно превратилась бы в рай.
Но каким бы прекрасным мечтам он ни предавался, в них всегда умудрялась вмешаться Хестер, своим резким, сварливым голосом и постоянными жалобами она возвращала его к действительности.
Рай и ад. И он совсем не был уверен, что, когда Эри выйдет замуж и станет жить в своем собственном доме, его существование станет легче. Как вообще он сможет привыкнуть к мысли, что она спит в постели другого мужчины? Смириться с тем, что это будет Причард, а не он, кто мог бы каждую ночь наслаждаться ее телом, а потом просыпаться рядом с ней утром и знать, что до конца дней своих он будет все так же счастлив!
Платон утверждал, что душевное здоровье важнее физического, что зло и порок хуже смерти и что совершить несправедливость – хуже, чем пострадать от нее. Бартоломью готов был признать правоту последнего утверждения, но в том, что касается состояния его здоровья, он начинал верить, что и на душе у него было бы намного лучше, если бы только он мог погрузиться в священные глубины тела Эри.
Несомненно, что если бы Господь Бог хотел, чтобы мужчина обходился без плотских утех, он сделал бы так, чтобы человек не желал их так сильно, что рисковал сойти с ума, не удовлетворив свои желания. Что даже смерть становилась предпочтительнее жизни без радости, без любви.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
По настоянию Хестер в последние несколько дней большую часть времени Эри проводила за приведением своего будущего дома в божеский вид. И хотя само здание было построено всего год назад, домашние труды двух живших в нем холостяков явно оставляли желать лучшего. Главной целью Хестер, конечно, было стремление держать на расстоянии ее мужа и их молодую гостью. Бартоломью понимал, что так будет лучше для всех, и все-таки чувство одиночества и ощущение утраты просто захлестывали его. Жизнь для него потеряла всякий смысл.
Наступила пятница. Завтра Эри и Причард станут мужем и женой. Эта мысль причинила ему такую боль, что Бартоломью показалось, что он умирает. По правде говоря, он хотел, чтобы это случилось на самом деле. Только самообладание, приобретенное за долгие годы, когда он научился стоически переживать самые невыносимые ситуации, и привычка скрывать свои эмоции за стеной апатии и равнодушия дали ему возможность подняться в башню маяка и приветствовать своего племянника.
Причард ждал его. В этом не было ничего необычного; парень всегда с нетерпением ждал смены, но с приездом Эри он стал еще более нетерпеливым. Бартоломью не мог винить его за это. И тем не менее, это его раздражало.
