— Да, пойду, естественно. Хотя я с удовольствием отдала бы эту почетную обязанность кому-нибудь другому.
— Ты знаешь, я уже сто лет не гулял с ним. И даже на улицу не выходил.
— Даже не думай об этом! Сколько можно, Дык?! Ты что, совсем дурак? Если мы смогли кое-что выяснить, это не значит, что твоя персона теперь неприкосновенна.
— Да знаю, знаю.
— Дык, пойми, ты сейчас по лезвию ходишь. Береженого бог бережет. Нельзя тебе на улицу высовываться!
— Да знаю я, Таня. Но ведь не всю же жизнь дома сидеть. — Дык замахал руками, как ветряная мельница. — Сколько можно, Таня, будет этому конец или нет?!
— Послушай, ты хочешь жить?! — За последние несколько дней подобный разговор возникал уже не раз. — Вот отловим твоего террориста, обезвредим киллера, тогда хоть ночуй на улице со своей чертовой собакой. А если ты сейчас выйдешь на улицу, то тут же схлопочешь пулю в лоб. Не будь ребенком!
Каждый божий день мы с Дыком устраивали подобные препирательства. Утром и вечером он просил, требовал у меня разрешения погулять с Эскейпом, хотел выйти на улицу, поиграть со своим любимцем, говорил, что устал сидеть в четырех стенах и скоро просто свихнется. Порой мне казалось, что он не осознает всей опасности, которая подстерегала его всюду: за любым углом, в каждом переулке. Уж если мне досталось…
Я вспомнила мужика с дубиной в подъезде. У меня не возникало никаких сомнений, что сделал он это не для собственного удовольствия, а по просьбе господина Абзаца. Скорей всего и Сеню убил не сам Абзац. Для подобных действий он слишком осторожен. И умен. Не получилось запугать меня с помощью весьма недвусмысленного намека на физическую расправу, так теперь будет давить на психику. Я не сомневалась и в том, что парень, стучавший в дверь, — тоже его работа.
Я понимала напряжение Дыка, понимала, что он просто не соображает, во что ввязался, никогда не сталкивался с тем, с чем приходится сейчас разбираться мне. Были даже случаи, когда я сама почти забывала об опасности, такими по-детски наивными были его просьбы. Но когда я уже была готова выпустить его, я, к счастью, вовремя брала себя в руки. Дык оставался дома, а я испытывала странные угрызения совести, как будто это я была виновником его заточения. Но так мне было спокойнее, я была почти уверена, что здесь он находится хотя бы в относительной безопасности. Причем общаться с этим человеком в такие минуты мне было очень сложно. Он смотрел на меня своим беспомощным взглядом — такому трудно противостоять. Но как бы ни было тяжело мне уламывать Дыка, победа всегда оставалась за мной.
Вот и сейчас мы вроде бы спорили, но оба уже знали, что он никуда не пойдет, останется дома и будет продолжать, как он выражался, «скучать, не имея возможности видеть мир». Он, бесспорно, понимал, по крайней мере, мне хотелось в это верить, что «видеть мир» в настоящий момент для него равносильно смерти. Но все равно с каждым днем удерживать Дыка дома становилось все труднее.
Поэтому нужно было срочно решить его проблемы.
— Дык, что бы ни произошло, не вздумай выходить на эту чертову улицу, будь она неладна. — Он стоял вплотную ко мне. — Даже из окна выглядывать тебе не стоит. Осталось совсем немного. Подожди, пожалуйста, подожди еще пару дней.
— Хорошо, но когда же все-таки кончится мое заточение? Через эту твою пару дней я сдохну от скуки.
— Не сдохнешь, — сказала я, одеваясь, — потерпи!
Пес уже не мог усидеть на месте и все время путался под ногами.
Я вышла на улицу. Эскейп, как обычно, стал носиться вокруг меня кругами. Любой куст, каждый столб не был обделен вниманием этого прохвоста. Я решила, что сегодня не буду гулять с ним слишком долго, а сделаю всего один круг вокруг квартала, хотя обычно мы проходили два или три. Эскейп бегал по тротуару, радуясь своей собачьей жизни; прохладная погода очень ему нравилась, чего нельзя было сказать обо мне.
Я уже начала замерзать, когда он с лаем, неуклюже подпрыгивая, кинулся за угол. Такое случалось довольно часто — этому псу всегда чего-нибудь не хватало. Он скрылся за домом. Довольно крепко выругавшись про себя, я, ускорив шаг, пошла за ним. Не хотелось терять его из вида. Если этот мерзавец вздумает увязаться за какой-нибудь собакой и убежать, Дык мне за него голову оторвет.
Выйдя на соседнюю улицу и не увидев его, я принялась громко выкрикивать его дурацкое имя. Пса нигде не было. Я носилась по улице больше часа, но не нашла этого прохвоста. Мне пришло в голову, что он не мог так быстро убежать, подворотен рядом не было. Но потом я подумала, что он все-таки увязался за какой-нибудь сукой, тем более, что Дык мне рассказывал, как ловил его, когда они встретили какую-то псину, так понравившуюся Эскейпу, что тот, увидев эту хвостатую даму и забыв обо всем, бегал за ней битый час, не поддаваясь уговорам хозяина.
Я решила пойти к дому, думая, что если этот мерзопакостный пес не убежал слишком далеко, то, одумавшись, непременно вернется к подъезду и будет ждать меня там. В следующий раз обязательно надену на него поводок.
Когда я добралась до дома, то уже порядком замерзла и поклялась, что, если Эскейп ждет меня около подъезда, то получит серьезную трепку. Его не было. Прошло уже почти два часа с того момента, как мы вышли из квартиры, и я поняла, что пес пропал. Ноги у меня обмякли, стали ватными, я просто не знала, как буду смотреть Дыку в глаза, уже решив, что убеждать его в том, что пес увязался за какой-нибудь сучкой и скоро придет домой, бесполезно. Сама же не питала никакой надежды на его возвращение, почему-то мне стало это ясно сразу, как только я не обнаружила его около дома.
Дык встретил меня на пороге, он сразу понял, что случилось. Раньше бывало, что я обгоняла Эскейпа на лестнице на два-три пролета, и Дык не выражал особого беспокойства. Но сейчас, не знаю почему, может быть, по выражению моего лица, Дык понял все. Он схватил меня за плечи, почти приподняв над полом, чего никогда себе не позволял, и неистово затряс.
— Где Эскейп?! — В его голосе слышалась угроза. — Что с ним случилось? Говори же!
Он тряс меня, а я даже не пыталась сопротивляться. Я внезапно поняла, что значит для него этот пес. Он мог убить за него. Эскейп заменял ему семью, друзей — все на свете. Он был для него самым дорогим существом. Ни один человек не смог бы стать для Дыка большим другом, чем эта собака.
Дык тряс меня, ударяя спиной об стенку, и орал срывающимся голосом:
— Отвечай, где он?! Ты потеряла его! Черт тебя возьми, почему ты не проследила за ним?!
Одним движением руки я могла бы заставить его отпустить меня и горько пожалеть, что он вообще позволил себе распустить руки, но не делала этого.
Вдруг Дык оттолкнул меня, и я, пролетев изрядное расстояние по коридору, упала на пол и больно ударилась головой. Дык распахнул дверь и диким голосом закричал на весь подъезд:
— Эскейп! Эся! — Он рванулся вниз по лестнице, не переставая звать собаку.
