«Да что просто! — истерически завопил мой внутренний голос. — Неужели ты не видишь эту рану? Тонкий разрез, почти не испортивший рубашки… Ты пытаешься спрятаться, Танечка? Спрятаться от такой ужасной, но реальности?»
Его седые волосы были тщательно причесаны — как всегда, волосок к волоску. И почему-то именно от обыденности этой аккуратной стрижки, совершенно несоответствующей чудовищности ситуации, мне захотелось так заорать, что я еле сдержалась.
Глава 6
Когда мои негативные впечатления притихли, уступив место любопытству, я осмотрелась. Надо было попытаться выяснить то, чего мне уже никогда — я бросила на него взгляд, полный сожаления, — увы, уже совсем никогда не сможет рассказать Рябцев!
Осторожно подойдя к книжному шкафу, я осмотрела его содержимое. Книги меня не интересовали — в данный момент Овидий вряд ли сможет оказаться мне полезен. На самом верху стоял проигрыватель — допотопный, я таких уже лет пятнадцать не видела. Груда пластинок, большинство из которых составляли записи джаза и классики. Приподнявшись на цыпочки, я заглянула на сам проигрыватель, который был включенным. Диск вертелся вместе с пластинкой, которую я не замедлила снять. Нажав на кнопочку, остановила мельтешение проигрывателя. Уже собиралась положить пластинку в конверт, но мой взгляд привлек альбом с фотографиями. Не знаю уж почему, но я сняла его с полки и засунула в пакет. Вполне возможно, что он сможет оказаться мне полезен.
Потом вспомнила о пластинке, которую держала в руках, и посмотрела на название.
Как со мной не случился обморок, не знаю. Не люблю я таких вот шуток… Чувствуешь себя глупым кроликом, над которым решили посмеяться. Пластинка называлась «Пустыня любви»!
Я чертыхнулась и положила пластинку к альбому. Что же заставило старика Рябцева слушать именно эту пластинку в роковой для своей жизни вечер?
Я не судмедэксперт, но могу относительно определить время смерти. Рябцев был убит предположительно ночью. Около трех часов, чтобы быть точнее.
Я вышла из дома и огляделась. Тишина была оглушительной. Такое ощущение, что здесь никто не живет — только визгливая собака да монашенки в скиту… Опять вспомнился наш с Риткой капуцин. Легкая дрожь пробежала по спине. Что-то не нравится он мне…
Я вернулась к машине, и там, уже в салоне, прикрыв глаза, закурила. Осталось вызвать сюда милицию, но мне отчего-то сейчас стало так пусто, и удивительное равнодушие, вызванное усталостью, начинало побеждать меня. Все равно здесь на семь верст — ни одного телефона… Интересно, проклинал ли в последние минуты свою антипатию к цивилизации Рябцев?
Я подавила вздох, потому что теперь мои сожаления ничего изменить не могли.
«Ну и что ты застыла? — насмешливо вопросил меня внутренний голос. — Очень хочешь, чтобы тебя тут заметили? Тебе что, нужны осложнения?»
Я знала, что он, скотина, прав. Осложнения не нужны никому, особенно мне. Тем более что вернуться мне сюда придется.
Машина тронулась с места. Мне почему-то казалось, что, уезжая, я предаю беднягу Рябцева. Оставляю его там бог весть на сколько времени, с его мертвой улыбкой и тщательно расчесанными волосами.
Но такова жизнь. Надеюсь, он простит меня за это…
* * *
Через двадцать минут я уже была в квартире Риткиных родителей. Первым делом позвонила Мельникову и изложила ситуацию.
Он долго молчал, потом спросил:
— То есть он убит точь-в-точь как Гараян?
— Да, — кивнула я. — И, сдается мне, по той же причине. Только вот причину бы эту найти…
Потом я поведала о своей встрече с Лореттой, чем совершенно добила несчастного. Образ Лоретты показался ему таким же загадочным и произвел точь-в-точь такое же впечатление, как и на меня. Он долго пытался представить себе эту красотку, и больше всего его восхитили колечки на пальчиках.
— Слушай, тебе сегодня что, везет на экстраординарные происшествия?
— Мельников, — устало сказала я, — иногда мне кажется, что я родилась в тот момент, когда на небе происходила битва архангелов. Или планеты выстроились таким образом, что сразу все экстраординарные ситуации свалились на мою бедную голову. Так что сегодняшний день — всего лишь слабое звено в этой цепи. Ладно, давай закончим обсуждение моей явно незадавшейся судьбы. Лучше скажи, мне в милицию самой звонить или ты сошлешься на анонима?
Он подумал и сказал:
— Тебя кто-нибудь видел?
— Кажется, никого, кроме собаки, в поле зрения не наблюдалось.
Он подумал немного и, видимо, решив, что собака лишнего говорить не станет, вынес вердикт:
— Тогда я позвоню сам. Зачем тебе лишние навороты?
— В моей жизни, Мельников, так много этих самых лишних наворотов, что иногда хочется стать Офелией…
— Почему — Офелией? — испугался Мельников, представив мое бездыханное тело плавающим в зарослях камыша. Кажется, я понравилась ему в этой неожиданной для себя роли, поскольку он мечтательно молчал довольно долго. Наверное, не мог оторваться от созданного его воображением прекрасного образа.
— Потому что — «уснуть и видеть сны…», — прояснила я. — Когда ты наконец займешься самообразованием? Такое ощущение, что дальше Кафки твой интеллект простираться не желает! А трогательная Офелия и чересчур замороченный комплексами Гамлет тебя не интересуют?
Он рассмеялся:
— Ладно, Офелия. Изучай альбом, звони Лоретте и напрягай уставшие извилины. Я к тебе подъеду позже, разберусь сначала с Рябцевым.
— Да с ним и без тебя уже разобрались, — мрачно пошутила я, вешая трубку.
О, мой господь! Стоя под теплыми струйками душа, я пыталась освободиться от моральной усталости, но уходила только физическая! А эта проклятая вековая труха все еще пропитывала мою душу, и жизнь казалась мне такой невыносимо тяжелой именно потому, что где-то сидел аккуратно причесанный Рябцев. Я понимала, что человечество не погибнет без его стожков, но отчего-то мне было так печально, что он больше никогда не нарисует ни одного, что я начала подозревать, что по моему лицу катятся не только струйки воды, но и слезы.
— Прекратите, Татьяна Александровна, — сердито пробормотала я. — Вы же не дура-малолетка, в чем дело? Ну, вот такая у вас работа, и ничем она не хуже, например, работы хирурга! При чем тут ваша выдуманная вина? Не можете же вы, любезная моя, предусматривать все возможные убийства? Этак вам надо тогда было бы не детективом работать, а Анжеликой Эффи какой-нибудь!
Прочитанная мораль возымела действие. Становиться Анжеликой Эффи у меня не было никакого желания. По моему пониманию, каждый должен заниматься своим делом, а мне нравилось мое, несмотря на сопутствующие обстоятельства. Поэтому я немного успокоилась и привела в порядок свои разбушевавшиеся чувства.
Выйдя из душа, я заварила кофе. Душа моя медленно начинала согреваться, наполняясь новой жизненной силой, и все казалось уже не так плохо, как поначалу.
