По его словам, все те «копперфильды», с которыми довелось иметь дело, вовсю злоупотребляли самыми недостойными приемами – наглой мистификацией, запугиванием, примитивным трюкачеством, выдавая ловкость рук за чудотворство. Но такими бойкими и самоуверенными «маги» и «чародеи» являли себя не слишком долго, только до того момента, пока на их запястьях не защелкивались «браслеты». И если до задержания они шантажировали оперов и порчей, и проклятиями, то сразу же после водворения за решетку начинались охи и слезы: ой, пожалейте меня, несчастненького!
– Думаю, и здесь творится что-то наподобие. Кто-то у вас творит зло, наводя тень на плетень, а кто-то принимает этот криминальный балаган за чистую монету, – снова принимаясь за еду, заключил Станислав.
– Может, вы и правы… – сдержанно проговорила хозяйка. – Дело покажет. Вот как какого-нибудь злыдня поймаете, так сразу и определимся – колдовство это было или разбой.
…Первая ночь в Брутах для оперов выдалась беспокойной. Сразу после полуночи отчего-то зашелся лаем Ершик – хозяйкин пес. Потом под окном комнаты постояльцев часу уже в третьем сипловато захрюкала невесть откуда взявшаяся там свинья. Совсем уже под утро по улице проскакал неизвестный наездник.
За завтраком Лев и Станислав поинтересовались у хозяйки причинами всех этих шумов. Та в ответ лишь пожала плечами:
– Да бог его знает! Ершика слышала, а вот отчего он разгавкался – и сама не поняла. А больше ничего услышать не довелось. Сплю крепко, меня ничего не беспокоит.
– Понятно… – кивнул Гуров. – Ваш ответ нас устраивает. Нам отчего-то подумалось, что вы спишете происходившее на коварные происки здешней нечисти, – рассмеялся он.
– И все-таки! – не унимался Крячко. – Как вы думаете, что за свинья могла хрюкать у нас под окном?
– Да, скорее всего, молодежь озоровала… – Сделав такое предположение, Раиса Григорьевна впервые за все это время чуть заметно улыбнулась. – Поди, узнали, что из Москвы люди приехали, вот и решили подурачиться. Я ж их, оболтусов, знаю всех досконально. Всю жизнь, пока тут была школа, работала математичкой. Все они прошли через мои руки…
– Вы преподавали математику?! – спросил Гуров с изрядной долей удивления.
В лице хозяйки он, скорее, мог заподозрить бывшего колхозного бухгалтера или экономиста, нежели школьного педагога.
– А что, здесь сейчас школы нет? – одновременно с ним задал свой вопрос и Крячко.
Поправив косынку, хозяйка утвердительно кивнула, как бы ответив этим сразу на оба вопроса.
– Да, молодые люди, я учитель математики. Что касается школы… Сегодня у нас ее нет. Видите ли, с некоторых пор в наш язык вошло такое хитрое словцо «оптимизация». В десятом году нашу школу «оптимизировали». То есть закрыли. Теперь детей возят на занятия за пятнадцать километров. И вот итог. Если в ту пору школьников на хуторе было более тридцати человек, то теперь осталось только двенадцать. Часть семей, у кого есть дети, разъехались. Вот и я из-за этой «оптимизации» осталась без своих любимых сорванцов. Очень жаль! – грустно обронила она, направляясь к выходу.
Памятуя, что вчера в райотделе им пообещали транспорт, Лев созвонился с дежурным. Тот, к кому-то сбегав, сообщил, что выделенная им машина сломалась, едва выйдя из гаража, но завгар обещал, что часам к одиннадцати что-нибудь обязательно подыщут взамен.
– Охренеть! – сердито фыркнул Стас. – Это они что же, собирались нам подсунуть такую рухлядь, что сама себя не передвигает?! Да-а-а…
В этот момент в окно кто-то деликатно постучал, на что сразу же зычным лаем отреагировал Ершик.
– Похоже, Пал Палыч… – догадался Гуров. – Ну, и мы уже почти готовы.
Выйдя на улицу, опера и в самом деле увидели старосту, который, покуривая короткую трубку, что-то рассматривал под их окном. Обменявшись с ними приветствием, он кивнул головой в сторону палисадника и, усмехнувшись, спросил:
– Это чьи ж тут свиньи похозяйничали? И натоптали, и наковыряли… Вон, напротив вашего окна всю клумбу разворотили.
Приятели, переглянувшись – ни фига себе, прикол! – вошли в палисадник и с удивлением обнаружили, что Пал Палыч прав – от непонятно как произошедшего свиного нашествия пострадали все три имевшиеся там клумбы. Однако больше всего досталось крайней, что была напротив их окна.
Они продолжили обследование и пришли к выводу, что с наружной стороны ограждения палисадника свиных следов нет и в помине. Похоже было на то, что свиньи прямо в палисаднике как бы материализовались из воздуха и, сделав свое нехорошее свинское дело, снова растворились. Напрасно опера «нарезали круги», изучая прилегающую к палисаднику территорию и тщательно осматривая каждую ее пядь, – хоть каких-то следов подхода или отхода парнокопытных с пятачками обнаружено ими не было. Не было заметно никаких признаков и того, чтобы свиней на чем-то привезли, а потом увезли. Да и вообще, было совершенно непонятно, к чему и ради чего кто-то устроил подобную каверзу.
Вышедшая на улицу Раиса Григорьевна некоторое время ошеломленно молчала при виде того, что творится в палисаднике. Наконец она только и смогла произнести:
– Господи! Да кто ж это упакостил-то так!
– Не иначе, Наиркины козни… – выколачивая трубку от табачного пепла, флегматично отметил староста. – Видно, шибко она недовольна тем, что ты кого-то приютила.
Глядя на крайне расстроенное лицо хозяйки, Лев негромко предложил:
– Давайте мы вам компенсируем этот ущерб. Тысяч пять хватит? Вдруг, это и в самом деле из-за нас? В принципе, можем и съехать. В случае чего, устроимся и в Краснокуренном.
– Да, – поддержал его Стас, – мы не хотели бы, чтобы из-за нашего присутствия у вас возникли лишние проблемы.
Тут же став собою прежней, Раиса Григорьевна строго объявила:
– Еще чего не хватало! Буду я потакать чьему-то свинству. Не дождутся, чтобы я хороших людей за порог выставила. Ничего, клумбы подправлю, цветов подсажу – семян хватает. А вы работайте и ни о чем таком голову не ломайте. И про деньги разговор заводить не надо. Невеликий убыток – не корову увели.
Решив этот вопрос, опера не могли не спросить у Пал Палыча, что за чудила мог сегодня ночью проскакать по хутору. Услышав о кавалеристе-полуночнике, староста рассмеялся и пояснил, что подобными проделками обычно занимается некий Костюша Бугаек.
По его словам, парень с малолетства отличался некоторыми странностями по причине определенного, говоря политкорректным языком, аутизма. Его родители, некогда злоупотреблявшие спиртным, сына себе и зачали, и родили по пьяни. Осознав, что свершилось нечто крайне скверное, чета Бугаек и пить бросила, и в церкви покаялась, да только было поздно. Сын у них оказался единственным ребенком. Вот так теперь он и живет, что называется, «ни богу свечка, ни черту кочерга». Осилить Костюша смог только три класса, а при таком образовании единственный, кто его пристроил хоть к какому-то делу, был хуторской пастух Алексеич, который взял его к себе в подпаски.
