Санитар вынул из кармана и натянул резиновые перчатки – не латексные, хирургические, а простые, оранжевого цвета, какими пользуются, моя посуду, некоторые домохозяйки. Такие перчатки всегда делаются чересчур большими, чтобы без проблем налезли на любую руку, но ладони у санитара были, как парочка совковых лопат, и перчатки ему пришлось не надевать, а натягивать, причем с трудом – так, что они едва не лопнули.
– Взяли, – закончив эту сложную и ответственную процедуру, распорядился санитар и одним рывком сдернул с лежащего на столе трупа испачканную кровью простыню.
Обнаженное, взрезанное от подбородка до паха тело было худым и жилистым. Y-образный разрез небрежно зашили буквально несколькими стежками – не для красоты, а лишь затем, чтобы не вываливались извлеченные, а потом кое-как засунутые в брюшную полость внутренности. Точно так же и явно с той же целью была закреплена отпиленная верхушка черепа. Сергею вспомнилось, что в больничных моргах, по слухам, внутренности покойников после вскрытия просто выбрасывают на помойку, забивают освободившееся место ветошью и туалетной бумагой и в таком виде возвращают тело родственникам. В данном случае, разумеется, это было ни к чему: тут на помойку выбрасывали не только внутренности, но и самих покойников, и не имело ни малейшего смысла отправлять их туда по отдельности.
Странно, но при виде лежащего на обитом серым цинком столе варварски выпотрошенного тела Сергей не испытал каких-то особенных, ярко выраженных эмоций. Он ощущал жалость, сочувствие и грусть, а еще – разочарование. Единственный человек, которому он здесь доверял, на которого рассчитывал, бросил его, уйдя туда, где нет ни боли, ни страха, ни доктора Смерть с его жуткими экспериментами.
Санитар ухватил мертвеца за лодыжки и поднял на Сергея удивленный взгляд.
– Взяли, – повторил он с нажимом.
Сергей взялся за костлявые плечи и, придерживая безвольно болтающуюся голову с небрежно зашитым круговым надрезом, помог ему переместить труп на каталку. Открытые глаза покойника слепо таращились в потолок, мертво, как пара мутных стекляшек, отражая свет дневных ламп, – их никто не потрудился закрыть, а Сергей просто не мог себе позволить сделать для него хотя бы это – рот был растянут до ушей не то в мученическом оскале, не то в полной дьявольского веселья улыбке. Санитар взмахнул простыней, и сероватая ткань с нанесенным поблекшей черной тушью инвентарным номером скрыла от Сергея эту жутковатую картину. Повинуясь указующему взмаху дубинки, он налег на рукоятки, и потяжелевшая каталка тронулась с места, увозя в последний путь лысого уникума Захара Токмакова, в здешних краях больше известного как объект бэ-три дробь семь ноль-два девяносто пять.
* * *
С год назад напротив дома, через дорогу, прямо под окнами, открылось кафе – не кафе, собственно, а временная точка общественного питания, представлявшая собой снятый с колес и поставленный на бетонные блоки автомобильный прицеп, с которым соседствовал полотняный навес, защищавший от дождя и солнца четыре пластиковых столика. Здесь подавали шашлык, шаурму, жаренных на гриле кур, лаваш, пиво и водку, температура которой неизменно стремилась максимально приблизиться к температуре окружающей среды. Словом, местечко было злачное, рассчитанное на не избалованных кулинарными изысками и не шибко обеспеченных гастарбайтеров и гостей столицы; человеку со слабым желудком питаться здесь было небезопасно, а уж выпивать и подавно. Наиболее активные пенсионерки из соседних домов тратили часть своего досуга на написание бесчисленных петиций в различные инстанции, требуя убрать с глаз долой этот рассадник антисанитарии и источник пьяного гомона, но заведение продолжало вяло процветать в трех метрах от проезжей части: видимо, его владелец хорошо знал, кого и когда следует подмазать и умаслить.
Бориса Рублева все эти тонкости нисколько не волновали. Пьяных он не боялся, к шуму был равнодушен, а питаться при необходимости мог хоть жареными гвоздями, лишь бы их подавали в достаточном количестве. Да и зашел он сюда вовсе не затем, чтобы утолить голод и жажду: у него здесь была назначена встреча.
Он сидел за столиком с краю, ближе к дороге, и ждал, время от времени поглядывая через улицу на окна своей квартиры. Было начало одиннадцатого утра, и остальные три столика под синим полотняным навесом пустовали. Порывы теплого, пахнущего битумом и выхлопными газами ветра колыхали края тента; ветер безуспешно пытался опрокинуть стоящий перед Рублевым нетронутый пластиковый стакан с выдыхающимся пивом и все время норовил забраться внутрь лежащей на краю стола тощей зеленой папки. Отчаявшись выведать, какие тайны скрывает данное вместилище документов, он принимался играть с сигаретным пеплом, завивая его спиралями на дне стеклянной пепельницы, а потом, соскучившись, отправлялся гонять по мостовой мелкий мусор и окурки.
Борис Иванович курил, поровну деля внимание между окнами своей квартиры и проезжей частью. Наконец напротив кафе затормозил серебристый полноприводной «лексус» с тонированными стеклами. Из машины вышел и, оглядевшись, уверенно взял курс на синий тент русоволосый, дорого, но сдержанно одетый гражданин лет тридцати пяти. Он был почти двухметрового роста, имел прямые широкие плечи и узкие бедра. У него была фигура волейболиста или легкоатлета; людям с такими фигурами обычно отдают предпочтение при отборе новобранцев для прохождения срочной службы в воздушно-десантных войсках.
Человека звали Николаем Подольским. Он имел собственный бизнес – небольшой, но, судя по автомобилю, одежде и манере держаться, крепкий и даже процветающий. У него была жена и двое очаровательных детишек, мальчик и девочка, трехкомнатная квартира в неплохом районе и дача всего в сотне километров от Москвы. Еще у него был шкаф, на одной из полок которого бережно хранился выстиранный, выглаженный и аккуратно сложенный тельник в поблекшую голубую полоску. Татуировки с аббревиатурой «ДШБ», как у Сергея Казакова, у него не было: Подольский обладал врожденным умением воздерживаться от необратимых поступков, которые имеют неприятное свойство оборачиваться непоправимыми ошибками.
Борис Иванович поднялся ему навстречу, погасив в пепельнице окурок. Они пожали друг другу руки, обнялись и уселись за стол, обмениваясь традиционными в подобных случаях фразами – как здоровье, как дела, как семья… Когда Борис Иванович спросил, как продвигается бизнес, Подольский озадаченно поднял брови.
– Знаешь, Иваныч, – сказал он, – кончал бы ты темнить. Я, конечно, рад тебя видеть и благодарен за то, что ты меня сюда вытащил, – а то бы, наверное, еще сто лет не встретились. Но дипломат из тебя, прости, как из дерьма пуля. Бизнес! Бизнес в порядке, только тебе-то что до моего бизнеса? Ты в нем разбираешься хуже, чем свинья в апельсинах, и интересно это тебе примерно так же, как прогноз погоды на февраль одна тысяча семьсот тридцать второго года от Рождества Христова. Если деньги нужны, так прямо и скажи, дам без разговоров…
– Дать без разговоров, если помнишь, и я могу, – вскользь заметил Борис Иванович и снова, повернув голову, посмотрел на окна своей квартиры. – Такое забудешь! – Подольский рассмеялся, вертя головой от воспоминаний. – Рука у вас, товарищ майор, как у молотобойца, вспомнишь – вздрогнешь!
