Они приезжали к воротам КПП на джипах, микроавтобусах и легковушках с гражданскими номерами, которые значились в особом списке автомобилей, имеющих право беспрепятственного проезда на территорию базы. Там, внутри, они подгоняли свои запыленные машины к черному ходу здания медсанчасти, а через некоторое время, достаточное, как правило, для того, чтобы не торопясь выкурить сигарету, отъезжали оттуда и обычным путем, через ворота, покидали территорию базы.
Мичману подумалось, что это явление воспринимается всеми как нечто вполне обыденное и заурядное только потому, что к нему все давно привыкли. На самом-то деле в посторонних авто, разъезжающих в темное время суток по территории военного объекта, обыденного и заурядного не больше, чем в бабе, пилотирующей реактивный истребитель или командующей большим ракетным крейсером. И почему они все время вертятся около санчасти? Какие такие грузы доставляют ее начальнику, доктору Симакову? Или, может быть, не доставляют, а, наоборот, вывозят с территории базы?
Ответов на эти вопросы у мичмана не было, и, поразмыслив секунды полторы, он, как всегда, пришел к выводу, что не хочет эти ответы знать. Машину, которая значится в списке, надлежит беспрепятственно пропустить через ворота, а ту, что в списке не значится, если таковая вдруг возникнет около КПП, следует как можно скорее наладить отсюда на все четыре стороны. Список скреплен подписью командира соединения – то есть, даже если Симаков у себя в санчасти варит наркотики на продажу или разбирает людей на органы, адмирал полностью в курсе. А совать любопытный нос в секреты высокого начальства – значит наживать большие неприятности, это ясно даже и ежу…
Мичман протянул открытую пачку водителю, и тот с усталым кивком взял сигарету. Дружественный ритуал совместного отравления продуктами горения табака требовал ответного жеста, который и был незамедлительно сделан: водитель взял с приборной панели бензиновую зажигалку, крутанул колесико и, высунувшись в окошко, дал мичману прикурить. С внутренней стороны ворот наконец послышался лязг отодвинутого засова; вахтенный матрос толкнул створки изнутри, заставив разойтись, а затем поочередно развел их в стороны, открыв ворота во всю ширину.
– Ну, давай, Константиныч, – напутственно произнес мичман, хлопнул ладонью по пыльному железу дверцы и, попыхивая сигаретой, зевая и почесываясь, двинулся к КПП.
– Ну, давай, – откликнулся водитель, включил передачу и плавно тронул машину с места.
Когда джип миновал ворота, матросик, придерживавший правую створку, заметил, что дверь багажного отсека закрыта неплотно. Он махнул рукой водителю, но тот, даже не взглянув в его сторону, дал газ. Джип укатил; провожая взглядом красные точки его задних габаритных огней, матрос пожал плечами: ну и хрен с тобой, раз ты такой умный! Водитель джипа ему не понравился, и вахтенный мысленно пожелал ему растерять по дороге все содержимое багажника. Пяти минут не пройдет, как от растерянного имущества не останется и следа; оставить без присмотра на территории любой воинской части вещь, имеющую хотя бы маломальскую ценность, – это то же самое, что уронить ее за борт во время сильного шторма: было и сплыло, забудь. И что с того, что на дворе ночь и все, по идее, спят? Выйди на главный плац, положи на землю пачку сигарет, отойди на пару минут, потом вернись, и – опля! – сигареты твои как корова языком слизала…
Он закрыл ворота и принялся возиться с тугим засовом, который никак не хотел входить в гнездо, вместо этого норовя прищемить палец. Мичман на крыльце КПП сделал последнюю затяжку, бросил окурок в жестяную мусорную урну и скрылся в помещении, где его поджидал удобный топчан. Ярко освещенная площадка перед воротами временно опустела.
Тогда из сухого бурьяна за пределами светового круга бесшумно поднялась какая-то темная фигура. Человек повел широкими плечами, с наслаждением разминая затекшие от долгого лежания в неудобной позе мышцы, осторожно, стараясь не слишком громко шелестеть сухими ломкими стеблями, выбрался на смутно белеющий в темноте бетон подъездной дороги, оглянулся, сфотографировав взглядом железные ворота с якорями и табличку на стене КПП с номером войсковой части, и сначала пошел, а потом побежал в сторону шоссе.
У Бориса Ивановича Рублева хватало причин для спешки. Он знал, что его вот-вот хватятся, и предполагал, что без облавы дело не обойдется. Матросам и даже офицерам, которые будут участвовать в этой облаве, вовсе не обязательно знать, кого именно и с какой целью они ловят. У них будет приказ искать рослого усатого мужчину без документов и в случае сопротивления стрелять на поражение. И они этот приказ выполнят: развернутся в цепь и пойдут прочесывать округу, заглядывая под каждый куст и переворачивая каждый камень, с пальцами на спусковых крючках и без тени сомнения в том, что объект их охоты если не матерый террорист, то, как минимум, серийный убийца. Не воевать же с ними, в самом-то деле! Они – свои; это не противник, а ширма, за которой прячется по-прежнему остающийся безликим и неведомым враг.
Он бежал по сухому бетону, с удовольствием ощущая, как одеревеневшие мышцы обретают прежнюю упругость и силу. Эта положительная эмоция была единственной; она блекла и терялась на фоне испытываемых им тревоги и досады. Рискованная затея кончилась фактически ничем, и он вовсе не был уверен, что поступил правильно, в самый последний миг, уже стоя на пороге разгадки, совершив этот побег. Разум подсказывал, что иного выхода у него не было: переступив упомянутый порог, он рисковал уже никогда не вернуться обратно. Казакову не поможешь, разделив его участь, и справедливость не восстановишь, перебив перед смертью хоть сотню ни в чем не повинных, ничего не знающих салажат вроде того мальчонки, что охраняет ворота…
Там, в доме, вербовщик вскользь упомянул о какой-то военной лаборатории, где гонят зелье, выпив которого человек на целых двое суток превращается в бесчувственную колоду. Борис Иванович сразу представил себе некое уединенное, обнесенное высоким забором строение, внутри которого неулыбчивые люди в белых халатах во имя счастья и процветания человечества синтезируют всякую дрянь. Человек десять охраны – матерые наемники, профессиональные убийцы, давным-давно продавшие в рассрочку собственные жизни и ни в грош не ставящие чужие, – и энное количество хмурых вурдалаков с учеными степенями, для которых живые люди – лишь объект исследований, материал для экспериментов. Перебить их, как собак, поджечь гадючье гнездо и отступить, уводя, а если понадобится, то и унося на плечах Казакова, – к этому Борис Иванович был вполне готов. Но голливудского боевика не получилось. Восемнадцатилетний мальчишка в мешковатой матросской робе, караулящий ворота с якорями, спутал Рублеву все карты, заставив заколебаться и отступить. Комбат пришел сюда, чтобы вызволить своего боевого товарища; миссия, спору нет, благородная, но вот вопрос: жизнями скольких таких вот матросиков придется заплатить за ее успех? А то еще, чего доброго, в самом конце этого вымощенного трупами вчерашних школьников пути выяснится, что все было зря и спасать уже некого… Вот это будет сюрприз!
План А провалился, поскольку был основан на неверных предпосылках, и теперь Борис Иванович пытался прямо на бегу сгенерировать план Б. Например, так: переждать неизбежную облаву, а потом, когда поиски прекратятся, пробраться на территорию базы и хорошенько там осмотреться. Найти сарай, в котором держат Сергея, уложить часового подремать, сделать дело и, никого не беспокоя, уйти через забор… Зачем воевать, если есть возможность провернуть все тихо? Тихо-мирно, чинно-благородно… Да, это было бы просто замечательно!
