Наконец она прошептала:
– Наверное, нам надо сходить за вещами.
В последнюю неделю меня так дико мотало между уверенностью и отчаянием, что теперь, когда Ханна была рядом, мне не особенно хотелось выпускать ее из виду. Мы развернулись к палаткам. Дорожки Центрального парка были такими запутанными, что финишная черта оказалась всего в паре кварталов от старта. Я прислушивался к ее дыханию и смотрел, как она шагает. Было ясно, что она совершенно выдохлась.
– Полагаю, ты слышал о Саре, – сказала Ханна, не поднимая головы и теребя свой стартовый номер.
Вытащив булавки, она сняла номер и принялась разглядывать его.
– Ага, – с улыбкой ответил я. – Это просто здорово.
– Я видела ее вчера вечером, – продолжила Ханна. – Она на седьмом небе.
– Я видел Макса во вторник.
Тут я сглотнул, непонятно с чего вдруг занервничав. Ханна чуть замедлила шаг.
– Тем вечером я ходил в бар с парнями. Как и ожидалось, реакция у него смешанная – наполовину ужас, наполовину восторг.
Она рассмеялась. Это был искренний, нежный смех, и – черт – как же мне его не хватало!
– Чем думаешь сейчас заняться? – спросил я и наклонил голову, чтобы она взглянула на меня.
И когда Ханна подняла глаза, в них что-то мелькнуло – то самое, что светилось в прошлые выходные, то, что вовсе не было плодом моего воображения. Я все еще чувствовал, как ее тело скользит надо мной в темной гостевой комнате, все еще слышал ее тихую мольбу: «Не причиняй мне боль».
Она сказала это во второй раз, но в результате вся боль досталась мне.
Ханна пожала плечами и отвернулась, продвигаясь в плотной толпе, окружавшей палатки на старте. У меня в груди начала медленно разрастаться паника – я пока не был готов сказать «прощай».
– Я собиралась пойти домой и принять душ. Пообедать.
Тут она нахмурилась.
– Или забежать в какой-нибудь ресторанчик по дороге домой. Вообще-то я не уверена, что у меня дома осталось съестное.
– От вредных привычек трудно избавиться, – сухо заметил я.
Она виновато поморщилась.
– Ага. Я всю неделю проторчала в лаборатории. Это… хорошо отвлекает.
Тут, задыхаясь и путаясь в словах, я поспешно выпалил:
– Мне бы очень хотелось пообщаться еще, и у меня дома есть все для сэндвичей или салата. Мы могли бы пойти ко мне или…
Тут я замолчал, потому что Ханна остановилась и обернулась ко мне. На лице ее поначалу было написано безмерное удивление, а потом… обожание.
Я заморгал и отвернулся, чувствуя, как стеснило грудь, и пытаясь задушить несбыточную надежду, рвущуюся из горла.
– Что? – сказал я куда более раздраженно, чем собирался. – Почему ты так на меня смотришь?
Улыбнувшись, она ответила:
– Наверное, у тебя единственного из знакомых мне мужчин всегда полон холодильник.
Я смущенно нахмурился. И это заставило ее остановиться и так посмотреть на меня? Обхватив ладонью затылок, я проворчал:
– Я стараюсь держать дома здоровую еду, чтобы не пришлось тащиться в какую-нибудь забегаловку и набивать желудок дрянью.
Ханна подошла ближе – настолько близко, что выбившаяся на ветру прядь ее волос защекотала мне шею. Настолько близко, что я ощутил слабый запах ее пота и вспомнил, как чертовски здорово было выжимать из нее этот пот. Я опустил взгляд на ее губы. Мне так сильно хотелось поцеловать их, что даже кожа начала зудеть.
– Уилл, ты просто чудесный, – сказала она и нервно облизнулась под моим пристальным взглядом. – И перестань пожирать меня глазами. Сегодня мы оба не в форме.
Прежде чем я понял, что все это значит, Ханна развернулась и направилась к женской палатке, чтобы забрать оттуда свои вещи. Я в полном обалдении двинулся в противоположную сторону взять ключи от дома, запасные носки и бумаги, которые распихал по карманам спортивной куртки. Когда я вышел, Ханна уже ждала меня с небольшим рюкзачком в руках.
– Так что, – начал я, стараясь держать дистанцию, – ты зайдешь ко мне?
– Мне действительно надо ополоснуться… – ответила Ханна, глядя мне за плечо, в сторону улицы, ведущей к ее дому.
– Можешь ополоснуться у меня.
Мне было плевать, как это прозвучит. Я не хотел отпускать ее. Я соскучился по ней. Ночи стали почти невыносимы, но, как ни странно, хуже всего было по утрам. Мне не хватало ее захлебывающейся болтовни, перетекавшей в конечном счете в слитный топот наших ног по асфальту беговой дорожки.
– И одолжить чистую одежду? – поинтересовалась она с провокационной ухмылкой.
Я без колебаний кивнул:
– Да.
Когда Ханна поняла, что я говорю серьезно, ее улыбка побледнела.
– Давай ко мне, Ханна. Только на обед. Обещаю.
Приложив руку козырьком к глазам, чтобы защититься от солнца, она еще секунду вглядывалась мне в лицо.
– Ты уверен?
Вместо ответа я кивнул и развернулся к дому. Ханна зашагала рядом, и каждый раз, когда наши пальцы случайно соприкасались, мне хотелось сжать ее руку в своей, а затем притянуть ее к себе и прижать к ближайшему дереву.
На несколько коротких, дивных мгновений она стала прежней веселой Ханной, но когда мы миновали дюжину или около того кварталов и подошли к моему подъезду, ее место вновь заняла Ханна притихшая. Я распахнул дверь, пропуская ее внутрь, протиснулся мимо, чтобы нажать кнопку лифта, а затем, дожидаясь спуска кабины, встал так близко, что ее рука касалась моей. По меньшей мере три раза я слышал, как она набирает в грудь воздух, собираясь заговорить, но вместо этого устремляла взгляд на свои кроссовки, или на ногти, или на двери лифта. Куда угодно, лишь бы не мне в лицо.
Наверху моя просторная кухня, казалось, сжалась от искрящего между нами напряжения – от отголосков ужасного разговора во вторник, от сотни невысказанных сегодня слов, от той пьянящей силы, что всегда притягивала нас друг к другу. Я протянул Ханне ее любимый голубой «Пауэрейд», налил себе стакан воды и развернулся, чтобы смотреть на ее губы, горло, руку, сжимавшую бутылку. Ханна сделала жадный глоток.
Я не сказал: «Ты чертовски прекрасна».
Я не сказал: «Я так сильно тебя люблю».
Когда моя Сливка поставила бутылку на стол, на ее лице тоже отразилось множество невысказанных мыслей. Это я чувствовал, но понятия не имел, каких именно мыслей.
Пока мы молча утоляли жажду, я не мог удержаться и украдкой поглядывал на Ханну. Но все моя маскировка пошла прахом. Когда Ханна заметила, что мой взгляд скользит по ее лицу, переходит на подбородок, а затем на все еще блестевшую от пота грудь, ее губы изогнулись в многозначительной улыбке. Под легким спортивным лифчиком чуть проступали сиськи… черт. Пока что мне удавалось не пялиться прямо на ее грудь, но это зрелище пробудило во мне знакомый жар. Ее сиськи были моей нирваной – мне хотелось усесться и прижаться к ним лицом.
