Дети все еще играли в мяч, а взрослые с интересом на нас
поглядывали. Я обрадовалась: при некотором скоплении народа даже бандит не
станет кидаться на женщину. Между тем Циркач, проявляя трогательную заботу,
усадил меня на переднее сиденье, а сам устроился на земле по соседству.
— Больно? — спросил тревожно.
— Сережа, вы, пожалуйста, не беспокойтесь, —
залепетала я. — Мне так неудобно…
— Значит, больно, — кивнул он.
— Вовсе нет, то есть немного. Пока до города доедем,
все пройдет.
Циркач стал рассматривать мою лодыжку, осторожно водя по ней
ладонью. В этом не было ничего общего с желанием по-дружески помочь. Может,
кто-то и назвал бы это массажем, но уж точно не я.
Тут он поднял голову и посмотрел на меня. Я покраснела и
торопливо убрала ногу. Дыхание при этом у меня сбилось. Кстати, у него тоже.
Если это не любовная сцена, то я не знаю, чего ждет публика.
— Нам пора возвращаться, — сказала я, пряча глаза.
Всю обратную дорогу мы ощущали некоторую неловкость, заметно
волновались и говорили мало. Дело было не в количестве слов, а в интонации.
Если так пойдет дальше, к концу недели я смогу рапортовать Серафиме о
безусловных успехах.
Телефон в сумке напомнил о своем существовании. Тетка
Серафима сильно гневалась.
— Мы, кажется, договорились, что одна ты из дома не
выходишь, — вещала она громко, так что Сережа, безусловно, слышал каждое
слово.
— Я не одна. Я со знакомым, — попробовала я
оправдаться.
— Все твои знакомые в этом городе сейчас рядом со мной
и, между прочим, волнуются.
— Извини. Через десять минут буду дома, — промямлила
я и отключила связь.
— Сердитая у вас тетка, — заметил Сережа. —
Обо мне так и в детстве не беспокоились. Есть причина?
— Что? Ах, нет.
Конечно, нет. Просто у нее такой характер.
Мы подъехали к дому. Возле подъезда стояла “мечта бандита”,
а на балконе — тетушка, Тарханов и Владимир Петрович. Значит, Серафима не
искажала факты, говоря, что все собрались в ее квартире. Негритенок ожидал в
машине. При нашем появлении он торопливо вышел, кинулся к моей дверце и
чрезвычайно почтительно попытался извлечь меня из “восьмерки”. Хромота, как
известно, за пятнадцать минут не проходит, мне пришлось морщиться и припадать
на левую конечность.
— Что случилось? — трагически спросил Саша и так
взглянул на Правдина, будто тот по меньшей мере откусил мне ухо. Сережа заметно
стыдился. В общем, в лице одного читалось “куда ж ты смотрел?”, а в лице
другого отчаянное “не уберег”. Пантомима заслуживала того, чтобы ее увидеть.
— До свидания, Сережа, — улыбаясь сквозь гримасу
страдания, сказала я и, повиснув на Сашиной руке, направилась к подъезду.
Хромая женщина выглядит ужасно, с этим ничего не поделаешь,
с другой стороны, я смело могла себя поздравить. Что я и сделала уже в
квартире.
— Ну, — хмыкнула Серафима, — с руки ест?
— Пока нет, но уже не прочь.
— А что с ногой?
— А что с ней может быть?
— Между прочим, я волновалась. Не было уговору, что ты
с ним куда-то уедешь.
— Приходится импровизировать, — пожала я плечами.
— Смею напомнить, мои хорошие, — влез в разговор
Владимир Петрович. — Это не игра, а суровая действительность. Допустим,
сделали вы Циркача, и что дальше?
— Как что? — удивилась тетушка. — Никак
запамятовал, что затеяли мы все это не для собственного развлечения, а во
спасение живота своего.
— Твоего, — услужливо поправила я. — Не стоит
удаляться от истины.
— А я что сказала? — недоуменно спросила тетушка.
— Предположим, натравите вы его на Катка, и что, война
в городе? — хмыкнул Владимир Петрович, настроенный чересчур критически.
— Да что ж ты безотвязный какой, — разгневалась
Серафима. — По мне, хоть и война. Зато я останусь при квартире и скромных
сбережениях.
— А как же Лика? По-твоему, он такой дурак, что взамен
ничего не потребует? — упорствовал Владимир Петрович.
— Может, и потребует, да кто ж ему даст? Я в племяшку
верю, она талантище, и ей провести такого типа плевое дело. К тому же я на
страже. Все?
— Нет. Я скромно напоминаю, что Циркач — парень опасный
и эти женские штучки могут вам выйти боком.
— Прекрати каркать, — разозлилась Серафима. —
Раньше надо было советовать, а теперь тебя не спрашивают.
— А мне его жаль, — вдруг подал голос Илья, и сам
при этом выглядел жалко, чем привел Серафиму в негодование.
— Серьезно? — спросила она. — И чем же он
тебе в душу запал? Младенческой улыбкой?
— Я совершенно не в том смысле… просто… страшновато…
как можно заблуждаться и вообще.
— Это в твой огород булыжник, — кивнула мне
Серафима.
— Вам неприятно лицедейство? — вкрадчиво
поинтересовалась я, испытывая досаду.
Илья Сергеевич торопливо заверил, что в его высказывании не
было ничего личного, лишь сетование по поводу незавидной мужской доли.
Классифицировав злобные выпады как приступ мужской солидарности, мы
переключились на насущные проблемы. Я подробно рассказала о купании в озере,
тетушка радовалась, а мужчины выглядели обиженными.
— Что следующим номером? — спросила Серафима.
— Перерыв, — ответила я.
— Почему? — заинтересовался верный друг.
Тетушка нахмурилась.
— У тебя ощущается недостаток гуманитарного
образования, друг мой Вовка, — сказала она. — Читать надо классику.
— Это какую же классику я пропустил?
— Это Стендаль. Почитай на ночь, пока жена в отъезде.
— А там точно про Циркача есть?
— Откуда ж мне знать? У племяшки спрашивай.
— Вы мне надоели, — заявила я мужской половине
компании. — Ваше присутствие становится обременительным. Помощи никакой,
одна нездоровая критика.
