— Я сама с трудом верю, все в зеркало поглядываю.
Восемьдесят семь миллионов — это только начало…
— Уж это точно, — покачал головой Владимир
Петрович. А я попыталась внести ясность:
— Кто такой этот Жора, и что все это значит?
— Братья Катковы в наших местах люди известные. Бандиты,
одним словом. Старший, Юрка, многое в городе к рукам прибрал, в том числе и
казино, где Серафима трудится, а младший Каток — психопат и убийца.
— Как вы интересно рассказываете, — съязвила
я. — Отчего ж он не в тюрьме и не в больнице, а к тетушке пристает.
— Оттого, что все в подлунном мире не так просто.
Опечалила ты меня, Серафима, — сказал Владимир Петрович.
Пожалуй, и в самом деле придется идти к тебе в
телохранители.
— Ты чего на диване лежишь, дурища? — не выдержала
я. — Собирай вещи и бежим отсюда без оглядки.
— Не могу. Это противоречит моему характеру, —
серьезно сказала Серафима. — Оглядываясь назад, я вижу осуждающие лики
предков. Бабка на Соловках сгинула, а крест с шеи не сняла.
— Так то крест, и бабка была староверкой, а ты ни в
черта, ни в Бога не веруешь, а вот если будешь на диване лежать, то с предками
встретишься раньше времени.
— Я не лежу на диване, — обиделась
Серафима. — Я думаю.
— О чем, интересно?
— О спасении живота своего. И тут ты по справедливости
мне помочь должен, — повернулась она к Владимиру Петровичу. —
Скажи-ка, есть в городе человек, способный посадить братанов Катковых на
задницу?
— В данном конкретном случае? Наверное, есть.
— То, что мне надо!
— Серафима, — нахмурился он. — Я тебе уже
говорил и опять скажу: женщина, если она не совсем дура, должна Держаться от
бандитов подальше, лучше всего и вовсе не знать об их существовании. Я ясно
выразился? Кстати, пословицу вспомнил: из огня да в полымя. Знаешь такую?
— Ты мне друг? — спросила Серафима, опустив глаза
долу. — Должен ты мне помочь? Сыщи человека, а там я уж как-нибудь сама…
— Представляю…
— Есть такой человек?
— Ну, есть… и что? Вместо одного бандюги будешь должна
двум.
— Я все по-умному оформлю, на свой женский манер. Да
мужику за счастье услужить женщине. Давай колись: кто, где найти?
— Циркач. Из молодых. Злой, голодный. Каток ему как
кость в горле.
— Молодой? Годков ему сколько?
— Лет двадцать пять.
— Черт, — выругалась Серафима. — Я для него
несколько старовата. В том смысле, чтобы являться венцом творения Божьего… —
Тут взгляд ее наткнулся на меня. Серафима задумалась, а Владимир Петрович
насторожился.
— Ты что сейчас говорила? Не дам родную племянницу на
поругание плешивому бизнесмену? А бандиту подсовываешь? — сказал он.
— Очень даже далека от этого. Нам требуется
романтический образ, гений чистой красоты, при виде которого мужик продаст
нательный крест и бессмертную душу.
— Белая горячка, — развеселился Владимир Петрович.
— Ты меня имеешь в виду как “гения” и “образ”? —
спросила я.
— Конечно.
— Серафима, — сказала я. — Это волюнтаризм. Я
этих стриженых до смерти боюсь и совершенно не знаю, как себя с ними вести.
— Постыдилась бы говорить такое, ты ж актриса.
— Смею заметить, — вмешался Владимир
Петрович, — что мы не в театре. Там в худшем случае освищут, а здесь и
головы лишат.
— Вот именно, — радуясь поддержке, кивнула я.
— Эх, а еще Марию Стюарт изображать хочешь. С
заячьей-то душой королеву-мученицу не сыграешь.
— Это шантаж, — разозлилась я.
— Мне можно, я тетка. Ну? Давайте попробуем доказать,
что мы чего-то стоим.
— Я совершенно не представляю… — жалобно начала я.
— Принципиальное согласие, — перебила меня тетка.
— Серафима, это глупо, безответственно и опасно.
— Ну?
— Считай, я в деле, — выдохнула я, опускаясь в
кресло. — Дурочки, — покачал головой Владимир Петрович, направляясь к
двери. — Подумайте насчет денег, и я прикину, чем могу помочь.
— Вовка, — позвала Серафима, — знаешь, что
тебе надо? Встряхнуться. Ты ж был отчаянным мужиком.
— Был, да сплыл.
— Ничто не проходит бесследно…
— Эту цитату можно трактовать двояко.
— Хорошая афера пойдет тебе на пользу.
— Я не имею права быть аферистом.
— А ты на работе отпуск возьми. Завтра у тебя выходной?
— Выходной.
— Значит, в десять ноль-ноль — производственное
совещание на моей кухне. Об этом Циркаче я должна знать все, как старушка
соседка.
— Думай, где деньги взять, — сказал на прощание
Владимир Петрович и удалился.
Серафима, необычайно взбодрившись, направилась в ванную,
откуда вернулась цветущей и сияющей, и потащила меня в ресторан, отмечать мой
приезд и начало военной кампании.
— Он не придет, — убежденно сказала я, глядя на
часы.
— Вовка? Придет как миленький. Я его много лет знаю.
Это сейчас он серый да облезлый, а душа прежней осталась. Можешь мне поверить.
Бандюги его вконец доконали, оттого и раскис. Вечером сажает, утром выпускает,
обо всех их делишках осведомлен, а упрятать этих деятелей куда следует не
может. Он из-за этих гадов мужиком себя чувствовать перестал. Потому не упустит
шанса насолить им как следует.
— Серафима, что-то я смутно вижу, как мы им насолим.
— А тебе и не надо. Твое дело быть недосягаемо
прекрасной. Отважные рыцари скрестят копья…
— Никакие не рыцари, а бандиты, и меня это очень тревожит.
— Я с тобой, не боись!
