Заручившись Мишкиным полнейшим согласием на сотрудничество, я сообщила, что сегодня вечером передам с кем-нибудь пакет. Он разочарованно присвистнул, но мои клятвенные заверения в том, что за готовыми фотографиями я заеду сама, немного убедили его в искренней моей дружбе.
— Тань, ты уже сто лет у меня не была. Учти, если до Нового года не появишься — обижусь окончательно, — констатировал он самым трагическим голосом, на который был способен.
Я рассмеялась и отключила связь.
Уладив эту проблему, я приступила к осуществлению нового грандиозного замысла. Отыскав в телефонном справочнике номера выставочных залов Тарасова, я обзвонила их все. Через несколько минут в моем распоряжении был целый список галерей, где собирались самые известные художники и критики нашего города. Из поля моего зрения не ускользнули также кафе и забегаловки, в коих любила бывать местная богема.
Я прекрасно понимала, что не все люди искусства погружены в жизнь чисто духовную — не секрет, что некоторые из них иногда «балуются» травкой. «Вполне возможно, что среди знакомых самого Филиппа Туманова, кроме Бориса и ему подобных истинных художников, полно всякого сброда, — резонно рассудила я. — Но у них есть уши и языки, а у меня — деньги».
Конечно, приняв решение «идти в народ», то есть, точнее, — «в богему», я рисковала. В этой среде можно было запросто «засыпаться», потому что в проницательности художникам не откажешь, даже если они — самые заядлые алкоголики. Кстати, как раз они — вот парадокс! — по мнению многих своих собратьев по цеху, и являются наиболее талантливыми.
* * *
Довольно короткий по времени рейд по городским кабакам дал мне больше, чем иногда дает неделя расследования, проводимая милицейскими чинами. К счастью для меня, простым гражданам женского пола, к тому же — приятной наружности, тарасовцы доверяют гораздо больше, чем ментам, поэтому в информаторах у меня недостатка не оказалось.
Представляясь почитательницей таланта Филиппа Туманова или Бориса Корнеева (в зависимости от обстоятельств), я не просто вышибала слезные монологи из своих собеседников, но и получила довольно обширную информацию об интересующих меня лицах. Например, я узнала, что Борис — «яркая звезда на небо-склоне нашего художественного искусства», как выразился интеллигентного вида мужичок с эспаньолкой и в берете а-ля Рембрандт.
Когда я увидела этого мужичка, мне на ум как-то сразу пришла мысль о старом бургундском вине, которое в этом кабаке, естественно, не продавали. Но мой «Рембрандт», ничуть не смущаясь, отхлебывал по полкружки пива за раз и закусывал вяленой воблой. Я сразу поняла, что внешний антураж никак не соответствует внутреннему содержанию этого представителя богемы. Честно говоря, по некоторой фривольности в поведении он скорее Петрова-Водкина напоминал. Это умозаключение я сделала, основываясь на недавно прочитанных в купленных книжках чьих-то воспоминаниях.
«Рембрандт», представившись Збышеком-без-фамилии, в очередной раз подтвердил, что Филипп никогда не участвовал в дружеских попойках после выставок и презентаций, хотя относился к ним достаточно лояльно.
— Молодец был, — икнул мой собеседник, — никогда не курил, не пил, но никому не запрещал. Не пойму, чего он перестал писать… Его же самым талантливым признавали, он даже в Англии учился. И вдруг поссорился с Борисом, ушел куда-то в театр расписывать пыльный картон! Нет, мне этого не понять.
Збышек-без-фамилии с пафосом закончил свою речь, отхлебнул пива и, обнаружив во мне внимательного слушателя, принялся рассказывать про свою горькую судьбину. Потерпев его душеизлияния минуты две, я снова аккуратно вернула разговор в нужное русло.
— А Борис Корнеев, — напомнила я, — он сейчас где-нибудь выставляется?
— О, конечно! У него же собственный павильон есть, — оживился «Рембрандт». — Помнится, даже был разговор, что Борис уговаривает Филиппа вернуться к картинам. Но, видно, не судьба… — грустно закончил он, допивая пиво.
Разузнав координаты частного выставочного зала Корнеева, я немедленно туда отправилась, оставив моего собеседника наедине с философскими рассуждениями о смысле жизни и с кружкой пива.
— Я вас ждал, — бесстрастно сообщил мне Борис, как только я показалась на пороге его кабинета. — Даже странно было, что вы так поздно ко мне приехали.
— А чего же странного? — сделала я удивленное лицо.
Корнеев усмехнулся, но промолчал. Я заметила, что лицо его начало постепенно менять цвет: из мертвенно-бледного оно стало почти пунцовым, а потом наоборот.
«Явно нервничает», — отметила я, доставая сигарету. Мои пальцы действовали в обычном режиме, а руки Бориса так тряслись, что он даже не предложил мне зажигалку. Когда я вижу таких людей, меня захлестывает невольная жалость: и как только они умудряются вляпываться во всякие неприятности?
— И давно вы виделись с Филиппом Тумановым по секрету от жены и Алены? — приступила я сразу к делу.
— На что вы намекаете? — взвился Корнеев. — Я же ничего преступного не сделал! Подумаешь, хотел помочь старому другу организовать выставку его картин… А вы меня обвиняете бог знает в чем! — Он начал метаться по кабинету и хвататься за голову. — Конечно, после случившегося мне никто не поверит, но когда я уходил, Филька был жив! Жив, понимаете?
Я, помнится, сразу, едва познакомившись с Борисом, пришла к выводу, что актер из него вышел бы никудышный. Именно поэтому сейчас я ему… поверила. Практически полностью. Действительно, не может же убийца из себя еще и посмешище делать, вызывая еще большие подозрения!
— Расскажите все по порядку, — попросила я и включила диктофон.
— Даже не знаю, с чего начать, — растерялся Борис. — Я уже полгода голову себе ломаю, почему Филипп так внезапно отказался от карьеры профессионального художника. Знаете, у него был настоящий талант и несомненные перспективы, — заметил он как бы между прочим. — Недаром же именно Туманова выбрали для стажировки в Англии.
— Может быть, там с ним случилось что-то, повлиявшее на его дальнейший выбор? — предположила я. — Ну, из-за денег, в конце концов.
— Он и меня пытался уверить, что из-за денег, — отозвался Корнеев. — Но никогда я не поверю, чтобы Филька бросил искусство ради тридцати сребреников! Понимаете, он буквально сломался, причем за несколько дней. Даже смерть родителей не подействовала на него так, как это внезапное происшествие. Он тогда примчался ко мне, срочно денег попросил, а потом сам начал подрабатывать.
— А в чем причина столь неожиданного поворота? — поинтересовалась я. — Алена говорит, что по характеру Филипп был очень ровным и спокойным человеком. С чего это вдруг ему понадобились деньги?
— К сожалению, мне он ничего так и не рассказал, — покачал головой Борис. — Но быстро распродал почти все свои картины и начал заниматься ремонтом квартир. В смысле приработка — я это допускаю, но в качестве основного дохода… Ведь от случайных его заказов больших денег он не получал. Вы же не заметили у него в доме особой роскоши? — Корнеев повернул голову в мою сторону.
