В девятнадцать ноль-ноль из ванной катапультировалась Петра и, словно лавина, обрушилась на Вима, на Мег, на организаторов шоу, на «эту дерьмовую Бельгию» и «зрителей-идиотов», в последний раз вопросила, зачем она тратит столько сил, ублажая этих неблагодарных, начисто лишенных вкуса людишек, и наконец, хлопнув дверью, вышла и погрузилась в такси.
Оказавшись одни, Вим и Мег переглянулись, словно два погонщика верблюдов, оставшиеся в живых после песчаной бури.
— Еще стаканчик? — предложила Мег.
— Обязательно! — ответил Вим.
И, потягивая ароматную жидкость с привкусом торфа и дыма, они болтали о том, как идут дела в галерее, обсуждали клиентов и одного нового художника, с работами которого они только что познакомились и решили его продавать. Им обоим такая расслабленная беседа о том, что составляло суть их повседневных трудов, была удивительно приятна. Виму вовсе не хотелось уходить, и Мег пришлось показать ему стрелки часов:
— Не опоздайте на шоу.
Вим вдохнул и тяжело поднялся, хотя обычно бегал как живчик.
— И не забудьте ключи.
— Да, Мег.
— Я погашу всюду свет.
— Спасибо, Мег, спасибо за все.
Он забрал связку ключей и вышел.
Мег обошла все три этажа, закрыла ставни, включила сигнализацию и собралась уходить.
Ее ключей на месте не оказалось. В панике она обыскала карманы, сумочку, потом, боясь, что сработает сигнализация, отключила ее и предприняла уже систематические поиски.
Увы, ключей не было: Вим случайно унес их с собой.
Теперь ей было не уйти домой. Она, конечно, могла просто захлопнуть дверь, но как решиться на такой риск, когда по стенам развешано произведений искусства на несколько миллионов евро. Нет, невозможно. Придется дождаться возвращения Вима и Петры. И, взяв бутыль шотландского виски, она налила себе выпить, причем теперь это уже была не парижская порция, а хорошенький стаканчик, как пьют истинные фламандцы.
В конце концов, что страшного, если она останется тут. Все равно ее никто не ждет.
Шоу Петры фон Танненбаум очаровало брюссельскую светскую публику.
— Вульгарности ни на гран!
— Это революция жанра!
— Одновременно и первый план — женское великолепие, и второй — намеки и аллюзии, и третий — китч.
Прислушиваясь к этим банальным комментариям, Вим продолжал пить. Во время спектакля он вдруг осознал, что Петра стала ему противна; даже ее лепной силуэт перестал ему нравиться: он знал, какая тренировка мышц стоит за этими безупречными очертаниями, угадывал пот, прячущийся в порах этой припудренной кожи, а глядя на ее идеально гладкий живот, понимал, какие усилия она тратит, чтобы оставаться в такой форме.
Как и договаривались, он изображал сторожевого пса перед артистической уборной, потом по одному пропускал к ней воздыхателей, вперяя в них злобный взгляд. Поскольку эта комедия работала на его репутацию самца, для чего, как он считал, хороши любые средства, он выполнил свою задачу в совершенстве.
И скучно ему стало, только когда он оказался в машине вдвоем с Петрой. Она же, обрадованная успехом своего шоу, оказалась словоохотливой, как никогда.
— Дорогой, в каком возрасте мне уходить со сцены? В тридцать восемь? Я решила так.
— В тридцать восемь лет вы будете еще великолепны.
— Ну да, я вам об этом и говорю: я закончу карьеру в самом зените женской красоты. Не должно появиться ни одного моего изображения, где можно найти какие-то изъяны. Уже и так невозможно, что то и дело публикуют то мои детские фотографии, то подростковые.
— А что вы будете делать, когда уйдете со сцены?
— Странный вопрос! Ушла так ушла. Все. Последнее прости!
— Что вы имеете в виду?
— Я покончу с собой, мой дорогой.
— Петра…
— Тут и думать нечего! Моя легенда для завершенности нуждается в трагическом конце.
— Вы шутите?
— Ничуть. Только смерть сделает мою жизнь — судьбой.
— Ну так дождитесь, пока смерть не придет сама.
— Никогда не соглашусь на такое падение, это невозможно после всех жертв, на которые я пошла. В тридцать восемь покончу с собой, это уже давно решено.
— Петра, я вас умоляю не…
— Возьмите хоть эту бедняжку Грету Гарбо: у нее хватило ума перестать сниматься, когда она еще прекрасно выглядела, но она имела трусость жить дальше. Вы видели фотографии, сделанные папарацци у ее дома в Нью-Йорке, где видно, как время обошлось с ее божественным лицом? Какой стыд. Ну, у меня-то смелости хватит.
Вим замолчал. Петра настолько его раздражала, что он почти пожалел, что ей пока нет тридцати восьми, чтобы уже можно было от нее отделаться.
— Не волнуйтесь, мой милый, сперва я опубликую свои мемуары. Чтобы люди не рассказывали невесть что. Кстати, я думаю, там будет несколько добрых слов и о вас.
— Спасибо, Петра. Я очень тронут.
Она сделала недовольное лицо. Это был не тот ответ, которого она ожидала. Поэтому она продолжала:
— А вы-то как? Будете писать мемуары?
— Ну конечно же, Петра. Если мужчину жизнь свела с такой артисткой, как вы, издатели потребуют от него мемуаров. Можете быть спокойны.
— Благодарю, — удовлетворенно закончила она.
Машина въехала на площадь Ареццо, где движение было парализовано из-за приема у Бидерманов. Женщины в вечерних платьях и мужчины в смокингах входили в ярко освещенный особняк, откуда уже неслись звуки музыки: играл струнный оркестр. Из вежливости Вим пояснил безучастной Петре смысл происходящего:
— Наш сосед, комиссар Евросоюза Захарий Бидерман, всемирно известный экономист, вот-вот получит пост премьер-министра.
— Да-да, я в курсе.
Вим сдержал возглас удивления. Получается, она следит за политическими новостями? Может, он ее недооценивал, когда считал, что она читает только публикации, посвященные ей самой?
— А вы приглашены туда, милый?
— Нет.
— Почему?
— Да я никогда не старался показаться рядом с политиками.
— Звякните кому следует, я хотела бы туда сходить.
Петра отдала ему приказ таким тоном, каким называют адрес шоферу такси. Он вздрогнул от раздражения:
— Извините, Петра, но я не имею привычки выпрашивать приглашения.
— Вы ничтожество, мой милый.
Вим не отреагировал на это оскорбление. Благожелательный настрой, обретенный после нескольких бокалов спиртного, уменьшил его гнев на Петру.
Добравшись до квартиры, она надела великолепное манто из страусовых перьев и объявила:
