Pénis / Пенис. 1. Мужской половой орган, размеры которого меняются в зависимости от испытываемых эмоций. 2. Место, где у некоторых самцов на самом деле располагается мозг.
Provocation / Провокация. 1. (У женщин.) Способ осторожно проверить, нравится ли она мужчине. 2. (У мужчин.) Способ не слишком осторожно убедиться, что он нравится.
Reproduction / Размножение. 1. Цель, которая у некоторых чрезвычайно религиозных людей обусловливает спаривание. 2. Головная боль для любителей свободной любви. 3. (Часто.) Сбой в контрацепции.
Sous-vêtements / Нижнее белье. 1. (С женской точки зрения.) Эротический наряд, предназначенный для возбуждения мужчины. 2. (С мужской точки зрения.) Антиэротический наряд, нужный только для того, чтобы его побыстрее снять. 3. (В геронтологии.) Гигиеническое приспособление.
Sperme / Сперма. 1. Жидкость, бесполезная на 99,99 %. 2. Знак, предвещающий наступление сильной усталости у мужчины. 3. Выделения, которыми иногда сопровождается использование обсценной лексики. 4. Источник компрометирующих пятен на тканях, что приводит к катастрофическим последствиям в семье или на работе. 5. (Устар.) Мужская семенная жидкость, которая, соединяясь с яйцеклеткой, приводит к появлению детей: в таком смысле почти не используется.
Tendresse / Нежность. 1. Проявление любви, не имеющее отношения к сексу и гениталиям. Подходит для дружеских и семейных отношений. 2. Замена сексуальности у пожилых людей. 3. Форма святости.
Vagin / Вагина. 1. Внутренняя часть женского тела, ставшая для мужчин настоящей навязчивой идеей. 2. Вознаграждение, которого иногда удостаивается заслуживающий этого пенис. 3. Источник тайных страхов для гомосексуалистов. 4. Источник нескончаемых игр для лесбиянок.
15
Птицы по-своему помогали ухаживать за сквером, поскольку ежедневно снабжали его почву удобрением.
Ипполит любил приходить на площадь Ареццо не только потому, что ему нравилось следить за сквером, которому требовалась защита от обычных городских напастей, но и потому, что каждый такой визит казался ему целым путешествием: он любовался попугаями, слушал их крики, разглядывал их массивные темные гнезда, выстроенные из хорошо подогнанных веточек, — они были аккуратные, надежные и прочные, словно Ноев ковчег, — и как будто переносился из Брюсселя, с его асфальтом и кирпичом, в совершенно иной мир, яркий, нетронутый, многоголосый и благоухающий лимоном, юный и неизменный, будто сама Земля, — и несмолкающий гул, несущийся из ветвей, словно напоминал, что этому миру нет никакого дела до цивилизации. Когда Ипполит замечал очередного попугая, его головку с удивленным темным глазом, совершенно безразличным к тому, что творилось с городом и его жителями, он испытывал облегчение; эти существа жили так же, как и он сам, занимались тем, что происходит здесь и сейчас, и мало интересовались проблемами, которые волновали более продвинутых индивидов.
Так, его совершенно не интересовал случай с Бидерманом. То, что мужчина принудил женщину к близости, было, увы, случаем самого обыденного насилия. Нужно пожалеть и утешить жертву, наказать виновного и закрыть эту тему. Почему средства массовой информации не перестают об этом говорить? Почему людям хочется все новых и новых подробностей? Можно подумать, раньше никто не слышал о подобных случаях… «Наверно, я недостаточно умен и что-то упускаю из виду…»
Когда Ипполит чего-то не понимал, он сердился на самого себя, на свою ограниченность; окружающие люди, общество и весь мир всегда оставались для него вне подозрений. Если кто-то и мог совершить что-то глупое или нелогичное, то лишь он сам. Он жил в убежденности, что все вокруг наделено смыслом. И если этот смысл ему непонятен, то дело в его слабеньких мозгах, а не в том, что с этим самым смыслом что-то не так. И действительно, мир представлялся ему настолько более сложным, чем он сам, что его невеликий ум и не должен был постигать ни его устройства, ни деталей.
— Я счастлив.
Эта мысль о том, как все хорошо, сама собой слетела с его губ. Пораженный, он перестал работать граблями и оперся подбородком о черенок.
— Странно, как это я счастлив, когда…
Да, его ведь только что оттолкнула Патрисия, женщина, которую он любил и с которой он мечтал проводить вместе дни и ночи, — и все же в это утро, раскидывая граблями по газону птичий помет, он был совершенно счастлив. Интересно, это нормально?
Он подошел к Жермену:
— Скажи мне, Жермен, ты счастлив?
— Конечно, — ответил карлик.
Он вытер пот со лба, поднял голову и всмотрелся в лицо напарника:
— Почему ты спрашиваешь?
— Потому, что я тоже счастлив. И мне это кажется странным.
Жермен счел это высказывание забавным:
— Объясни, пожалуйста.
— Мне полагается сейчас быть мрачным, грустным, потерять аппетит и интерес к жизни. Я скучаю по Патрисии, ты же знаешь, я хочу в жизни только одного — помириться с ней, но, несмотря на это, я чувствую себя хорошо, и душевные муки меня не терзают.
— А может, у тебя просто нет души?
Жермен сказал это в шутку, но Ипполит принял его слова всерьез:
— Может быть… А у животных есть душа? Вот, например, у наших попугаев она есть?
— Большинство людей считают, что нету.
— Вот в том-то и дело… Неудивительно, что они меня любят. Я такой же, как они. Каждое утро для меня начинается новый день.
Он отошел от Жермена и снова принялся за работу. Понятно, почему Патрисия его оставила. Как умная женщина может любить такого неинтересного человека?
Но сейчас ему нужно постричь газон. Он на минуту замялся: во-первых, на тротуарах все еще толпились прохожие, которых интересовало дело Бидермана, во-вторых, ему нравилось работать газонокосилкой, сняв футболку, но он не хотел, чтобы Патрисия теперь видела его полуобнаженным. Если между ними все кончено, он не хотел возвращаться к старому — к тому много раз испытанному в этом сквере ощущению, когда он чувствовал, что его спину согревают не только солнечные лучи, но и ее ласковый взгляд.
А затылок у него все-таки обжигало. Как если бы она была там, у него за спиной. Но он не решался обернуться и проверить, смотрит ли она на него из окна.
— Жермен, ты не хочешь постричь газон вместо меня?
— Да ну тебя! Ты же знаешь, что ручки косилки для меня высоковаты.
А он-то наивно надеялся, что Жермен об этом не вспомнит. Не снимая футболки, Ипполит включил мотор и толкнул косилку вперед. Не успел он сделать и нескольких шагов, как появилась злющая Ксавьера, она сурово морщила лоб:
— Слушай, Ипполит, тебе обязательно так шуметь? Ты мешаешь моим цветочкам расти.
Ипполит побаивался Ксавьеру; эта женщина получала такое удовольствие оттого, что изводила окружающих, — ее характер принадлежал к числу тех загадок, в которых садовник и не чаял разобраться. Он тут же выключил мотор.
