Так и не сказав ни слова, они занялись любовью. Глаза их были закрыты. Они выдохлись и устали, но немота и слепота добавили любовной игре остроты: они узнавали друг друга пальцами, грудью, животом, кожей, а это было возвратом к себе самому; изъясняться лишь дыханием и стонами означало отказ от человеческого и воспоминание об инстинктивном, животном начале.
После этой бешеной скачки Фаустина решила не покидать сегодня постели.
Дани энергично встал:
— Хватит валяться, у меня сегодня встреча в суде.
Она удивленно следила за суетой этого великолепного самца: вот он схватил часы, собирает разбросанную по комнате одежду.
— Лучше иди прямо так.
— Как так?
— Голышом.
Он обернулся, изобразил улыбку и поправил замочек часов. Она пояснила:
— Голышом, но при часах, ничего, кроме часов. Не сомневаюсь, что ты имел бы успех.
— У преступников?
Воспользовавшись тем, что он оказался рядом с постелью, она вскочила и повисла у него на шее:
— У преступниц уж наверняка. — И всадила ему в губы крепкий поцелуй.
Он с удивлением принял его, но Фаустина поняла, что он спешит одеться. Она рассердилась, но не настаивала; на языке у нее вертелась злая фраза, так с губ и не слетевшая.
Он направился в ванную и включил воду.
— Ты моешься под душем в часах?
— Они водонепроницаемые, к тому же они напоминают мне о том, что начинается другая часть моей жизни — работа.
У Фаустины мелькнуло: в которой меня нет. И тут же она упрекнула себя за эту мысль. Какой вздор! Неужели я стала сентиментальной дурой? Это досада влюбленной и ревнивой бабенки. Нет, ревнивой она не была. Влюбленной тем более.
«Ну, мы славно потрахались. Чертовски славно, согласна. И все. Точка».
Она встала и вошла в ванную. Ей нравилось смотреть на мокрых мужчин, на их влажную кожу, наблюдать, как они трут свое тело; она похищала мгновения их личной жизни. В это время Дани энергично и тщательно намыливал свои причиндалы.
Он приосанился, заметив, что она его разглядывает.
— Видишь, я забочусь о моем хозяйстве.
— Вижу.
Она представила, что проведет с ним следующую ночь, грудь сдавило душное нетерпение, и она заключила:
— Да ты просто член на ножках!
Он польщенно усмехнулся:
— А у тебя тоже хотелка бесперебойно работает.
Она презрительно скривилась.
У Фаустины уже началось превращение. Из чувственной женщины в другую, которая полагала, что происшедшее с ней ночью — его вина. Если она вела себя как буйная вакханка, то лишь по его милости. Нет, он не слишком злоупотреблял ее открытостью, но некоторые вещи, происходившие этой ночью, были не в ее духе.
Она задумалась о сегодняшних делах. Прочесть несколько романов или хотя бы аннотации к ним. Позвонить нескольким журналистам. И парижским издателям. Разобрать счета.
В одно мгновение вернулся к жизни литературный пресс-секретарь. Завернувшись в пеньюар, Фаустина замерла в нерешительности. Прямо сейчас сесть за писанину? Или сготовить что-нибудь вкусненькое? Поднос с дымящимся кофе, тостами, маслом, джемом и яйцами вкрутую… в этом было что-то от влюбленной, привязчивой женщины, которая только и мечтает о том, чтобы мужчина вернулся.
«Пусть катится к черту. Пусть глотает мерзкий кофе во Дворце правосудия, зверски черный и горький. Ему же хуже».
И тут она поняла, что с удовольствием выпьет ароматный кофе, который она так хорошо готовит.
«Что ж, сварю его себе, а не ему».
Покончив с сомнениями, она направилась в кухню, накрыла кокетливый столик, будто забыв, что накрывает его для двоих.
Дани вышел свежий, в шелковом костюме с белой рубашкой и галстуком, и воскликнул:
— Мм… как вкусно пахнет!
Он оценил изящество сервировки и аппетитность завтрака:
— Да ты еще и прекрасная хозяйка!
— Еще слово, кретин, и ты выкатишься отсюда с пустым брюхом!
Он сел и принялся за еду.
Пока он завтракал, ей было не отвести глаз от его пальцев, и она воображала себя поочередно всеми предметами, к которым он прикасался, потом впилась взглядом в его рот и превратилась в круассан, который он жевал, проследила за движением адамова яблока и представила себя глотком кофе.
Стряхнув наваждение, она откинулась на спинку стула и задала ему вопрос о его адвокатской работе. Он принялся о ней пространно рассуждать, особенно о деле Мехди Мартена, сексуального маньяка, сделавшего его знаменитым, но, сев на своего конька, он не искал новых красок.
«Как он меня раздражает! Кроме ловких трюков в постели, он мало чем интересен». Этот вывод успокоил ее.
Дани взглянул на часы, сообразил, что рискует опоздать на первую встречу, и кинулся к дверям.
Она облегченно вздохнула при мысли, что освободится от его присутствия, и решила, что не встанет проводить его, а невозмутимо продолжит завтракать.
— Так мы сегодня увидимся? — спросил он, подойдя поцеловать ее на прощание.
— Так мы увидимся? — вернула ему вопрос Фаустина.
— Ну да. Ты хочешь? Я, во всяком случае, хочу.
— Неужели?
— А ты нет?
— Не знаю.
— Фаустина, у нас с тобой этой ночью было…
— Было что?
— Это было гениально, превосходно, великолепно!
— Да ладно тебе…
Она произнесла это несколько жеманно, тоном скромной служащей, достоинства которой наконец признаны начальством.
Он влепил ей долгий чувственный поцелуй.
Она вздрогнула, понимая, что снова теряет контроль над собой. Судорожно вздохнув, он оторвался от нее:
— Я скоро позвоню тебе.
— Хорошо, — прошептала она.
Он вышел.
Оставшись одна, Фаустина включила радио. Она знала, что ей предстоит с Дани: то же, что и с другими! Они будут встречаться, постараются повторить магию первой ночи, им это не удастся, потом у них кое-что получится ценой изнурительных уик-эндов, и в один прекрасный день они перестанут видеться под предлогом занятости на работе. Как долго продлится эта связь? Два месяца… От силы три… «Ты же понимаешь, детка, лучшее позади. Сначала будет приятно, потом так себе, а после и вовсе наскучит».
Она прошлась по квартире и обнаружила в прихожей конверт. Подняла, распечатала. Письмо без подписи состояло из краткого сообщения:
«Просто знай, что я тебя люблю. Подпись: ты угадаешь кто».
Тут ее озарило. Без сил привалившись к стене, она воскликнула:
