Почему-то я совершенно не чувствовала к ней злости. Воровка, убийца двух человек, организатор побега из тюрьмы… Мне казалось сейчас, что все это совершил кто-то другой, не она.
— Врежик был светом в моей жизни, — глядя на могилу, вдруг поменяла тему Шегирян. — Ему я хотела лучшей доли, хотела, чтобы он был всем обеспечен. Тогда я и сделала первый раз ошибку. Если бы не кража этих поганых денег, отмечали бы мы сегодняшний день рождения моего сына где-нибудь в ресторане… Он был бы жив и здоров…
— Скажите, какая группа крови у вас и у вашего мужа? — перебила я ее совершенно приземленным вопросом.
Женщина посмотрела на меня так, будто вопрос показался ей кощунственным в этой кладбищенской обстановке, но от замечаний воздержалась, а просто ответила:
— У меня редкая группа — четвертая отрицательная. А у мужа была вторая положительная. Почему вы спрашиваете? — теперь уже с тревогой воззрилась на меня Шегирян, словно предчувствуя нехорошее.
Все правильно. Вот и нашлась та самая вторая положительная, что была у того человека, который прожил свою недолгую жизнь под именем Леонида Коврина. Настал переломный момент в нашем разговоре. Сейчас я обязана сказать этой женщине то, о чем предпочла бы умолчать. Я потянулась было за соломинкой, которую протягивало мне мое трусливое «я»: пусть узнает потом, от следователя, от Ковриной — от кого угодно, только не от меня. Почему обязательно я должна сообщить ей самое страшное? Говорят, словом можно убить. Кажется, это как раз тот самый случай.
Мне опять вспомнилось, что Шегирян нагадала мне в самолете, и я тряхнула головой. Может, я преувеличиваю? Карты показали — для кого-то из нас эта встреча очень плохо закончится. Но так и должно быть: Шегирян сядет в тюрьму. Разве это не достаточно плохое окончание? Не надо излишне драматизировать.
— Дело в том… — начала я и запнулась, язык не поворачивался. Но я все же продолжила: — В этой могиле захоронен не ваш сын.
Надо рубить сплеча. Если хирург, вспоров оперируемому живот, будет долго думать, удалять аппендикс или нет, больной истечет кровью. Нужны решительные действия.
— О чем вы говорите? — рассердилась Шегирян. — Не кажется вам, что вы переигрываете, выполняя роль детектива?
Я решительно тряхнула головой и выпалила:
— Здесь покоится сын Ковриной, Леонид, умерший от порока сердца в 1976 году.
— Что вы несете?
Из мудрой и покорной судьбе женщины Шегирян в считанные секунды превратилась в агрессивную бывшую заключенную. Заметно, что обид Вера не терпела. Приготовившись выдержать огонь, сознательно вызванный на себя, я сказала спокойно и внушительно:
— Вы отравили не сына Ковриной, Леонида, а своего сына — Врежика. Сами, своими руками.
Молчание. Долгое, как перелет птицы с севера на юг.
— Она… она воспитывала моего сына?!
— Да.
Ужас, боль, горе, отчаяние — все это можно было прочесть на лице Веры Шегирян. Она не кинулась в порыве ярости меня душить, как я предполагала. Напротив, как-то сразу обмякла и обессилела.
Не говоря больше ни слова, она прошла к соседнему памятнику, рядом с которым находилась лавочка, и грузно опустилась на нее, закрыв лицо руками. Я тихо села рядом, стараясь не мешать своим присутствием. Прошло много времени, прежде чем женщина подняла голову. Ее лицо осталось сухим. Все свои слезы она уже выплакала в прошлой жизни.
— Он вырос красивым, мой мальчик. И умным, — глаза ее засияли при воспоминании о сыне. — Как же так… Я смотрела на моего Врежика, и сердце не подсказало мне, что это мой сын… Как я могла!
Я рассчитывала, что сейчас на голову Ковриной посыпятся угрозы и проклятия, но ошиблась. Вера как будто и не вспомнила, из-за кого ее сын не знал настоящей матери. Все ее негодование было обращено лишь на себя.
— Месть — разрушительное чувство, я это знала. Оно разрушило мою душу — остались лишь руины и пепел. С этим я давно смирилась. Но чтобы прийти к такому итогу… Тем лучше… — вдруг сделала она непонятное для меня заключение и засмеялась.
Глянув в ее странное и неожиданно радостное, открытое лицо, я подумала: уж не помешалась ли она часом. Такое выражение сопровождает лишь безгранично счастливых людей или полных идиотов.
— Пойдемте, — Шегирян резко встала. — Прежде чем сдать меня легавым, вы должны организовать мне очную ставку с Ковриной.
Я опять видела перед собой бывшую заключенную — решительную и способную на все.
Увидев мои изумленные глаза, она добавила:
— Не волнуйтесь. Я хочу ее простить.
И, не давая мне опомниться от столбняка, женщина зашагала вниз по дорожке.
Глава 10
Все время, что мы с Шегирян провели в ожидании самолета, она вела себя совершенно спокойно и уравновешенно. Как будто шокирующее известие не затронуло ее вовсе. Как будто тот факт, что мать убила собственного сына, — повседневное в нашей жизни явление. Я ожидала другого. Истерик, прорвавшихся наружу слез, воплей отчаяния — всего, но только не этого. Ее безмятежный, светлый взгляд, направленный поверх голов, вызывал во мне недоумение.
Я не хотела лишний раз тревожить странную женщину, но профессиональный зуд не давал мне покоя, и я начала потихоньку расспрашивать ее о деталях, мне неизвестных.
— Как вы познакомились с Ковриной? — спросила я, не особенно надеясь на ответ.
— Это было на Черноморском побережье, за год до того, как меня посадили. Мы отдыхали там всей семьей, а Коврина была с сыном. Тогда она показалась мне очень порядочной женщиной, хотя меня и отталкивала немного ее жесткость и бескомпромиссность. Вскоре после этого я пережила развод с мужем, он уехал к себе в Армению. Мне стало не хватать денег… Дальше вы знаете, — помолчав немного, она добавила: — Нельзя доверять людям, даже если они кажутся честными и порядочными. Жаль, что поняла я это уже тогда, когда невозможно было что-либо изменить.
— Как вы смогли ее отыскать, выйдя из тюрьмы?
Шегирян посмотрела на меня невидящим взором.
— Да, это было непросто. Но если человек ставит перед собой цель — он ее обязательно добьется. Тогда, на море, Коврина вскользь упомянула про свою подругу, живущую в Тарасове. Она, конечно, не помнила об этом разговоре. Если бы помнила — не переехала бы так неосмотрительно в этот город.
— Скажите, в тот день, когда вы несли ту бутылку вина… вы были в перчатках?
— Да. Тот октябрьский день выдался холодным, и то, что я была в перчатках, ни у кого не вызвало подозрений. В том числе и у Коврина… — Вера запнулась, — как я думала…
Дав выговориться стюардессе, делавшей объявление для пассажиров, я задала последний вопрос, интересовавший меня:
— Тот рейс, когда мы летели с вами вместе в Тарасов… Что вы тогда делали в Омске?
