Чицзу выглядит сердитым. Младший брат выглядит испуганным.
Император спокоен и задумчив. Шань ищет глазами первого министра, Кай Чжэня. Она считает его своим врагом, однако слишком мало для него значит, и министр об этом не знает или ему все равно. Его здесь нет. Это не государственное помещение.
Император Катая смотрит на нее, пока она совершает обряд коленопреклонения. Она выпрямляет спину и кладет ладони на колени. На мраморном полу выложены нефритом изображения драконов и фениксов, и маленькие кусочки нефрита лежат на круглых столиках возле кресла императора. Он держит в руке желтую фарфоровую чашку. И по глоточку пьет из нее чай. Ставит чашку на стол. И говорит:
– Госпожа Линь, здесь есть пипа. Спойте мне песню, пожалуйста. Музыка согревает холодную ночь, – это старая пословица.
– Милостивый повелитель, есть столько певиц лучше меня. Разве не лучше позвать одну из них…
– Ваш голос нам приятен, и ваши слова тоже. Мы не расположены сегодня приглашать артистов.
«Тогда кто же я?» – думает Шань. Но она понимает. Она – поэт, автор песен, не специально обученная певица или танцовщица, но ему нужны именно слова, а не искусное пение изящных исполнительниц.
Какие именно слова? Всегда трудно выбрать. Какие слова подходят для холодного осеннего вечера, когда их армия разбита и алтаи приближаются, а в Ханьцзине царят ужас и хаос?
Она чувствует груз ответственности, чувствует свою несостоятельность.
Император смотрит на нее. Он опирается локтем на высокий подлокотник своего кресла. Он высокий, красивый, стройный мужчина – как и его каллиграфия. Он говорит:
– Вас не просят отразить это время, госпожа Линь. Только спеть песню.
Она снова кланяется, прижимаясь лбом к мраморному полу. Иногда легко забыть о том, как он умен.
Слуга приносит ей пипу. Она украшена изображением двух летящих журавлей. В одном из очагов падает сгоревшее полено, рассыпая искры. Младший принц бросает в ту сторону быстрый взгляд, словно испугавшись. Тут она его узнает. Это тот, которого люди любовно прозвали «принц Цзэнь», так звали героя давних времен. Восьмой или девятый сын, она не помнит. «У него не особенно героический вид», – думает Шэнь.
«Не просят отразить это время».
«А кому это под силу?» – думает она, но не говорит вслух.
– Милостивый повелитель, примите скромное подношение. Это «цы» я написала на мотив песни «Ручей, где стирают шелк».
– Вам действительно нравится эта мелодия, – слегка улыбается император Катая.
– Нам всем она нравится, мой господин, – она настраивает пипу, откашливается.
Я, на балконе стоя, вниз гляжу
На бронзу древнюю, что украшает двор
Вокруг фонтана. Ветер прилетел,
Предвестник вечера. Над головой моей
Косяк гусей нацелился на юг.
И листья тихо падают в фонтан.
Один, потом другой, потом еще…
На горы тучи медленно сползли.
И где-то вдалеке пролился дождь.
Здесь под рекой из звезд родится тьма,
Потом луна над крышами встает,
И тени от ветвей ложатся вниз.
И не могу я сделать так, чтоб лист
На землю с дерева печально не слетал!
Один, потом другой, потом еще….
Когда она закончила петь, воцарилось молчание. Оба принца смотрят на нее во все глаза.
«Странно», – думает она.
– Еще одну, будьте любезны, – говорит император Катая. – Не об осени. Не о падающих листьях. Не о нас.
Шань моргает. Неужели она ошиблась? Снова? Она перебирает пальцами струны, пытаясь думать. Она недостаточно мудрая, чтобы понять, что ему нужно. Как ей понять ее императора?
Она говорит:
– Эта песня на музыку песни «Благоухающий сад», которую мы все тоже любим, мой повелитель, – она поет, хотя для этой песни нужен голос большего диапазона, чем у нее, потом исполняет третью песню, о пионах.
– Это было очень хорошо, – говорит император после паузы. Он долго смотрит на нее. – Передайте, пожалуйста, от нас привет придворному Линь Ко. Теперь мы разрешаем вам вернуться домой. Кажется, в музыке много уровней печали. И для вас, и для нас.
– Мой повелитель, – говорит Шань. – Мне очень жаль. Я…
Вэньцзун качает головой.
– Нет. Кто поет о танцующих или о смеющихся чашках вина в такую осень, какой стала эта осень? Вы все сделали правильно, госпожа Линь. Мы вам благодарны.
К ней подходит слуга и берет пипу. Шань провожают назад тем же путем, каким она пришла. Во дворах стало еще холоднее. Луна восходит прямо перед ней, как в ее песне.
Отец ждет ее дома, на его лице отражается тревога, сменившаяся облегчением, когда она входит в дом.
Позднее в ту же ночь в поселок императорского клана приходит известие, что император Катая отрекся от трона с печалью и стыдом.
Он назвал императором своего сына Чицзу, надеясь, что алтаи расценят это как жест раскаяния за то высокомерие, которое было проявлено по отношению к ним.
«И не могу я сделать так, чтоб лист На землю с дерева печально не слетал!» – думает Шань.
Еще позднее, когда луна уже стоит на западе, на ее балконе раздаются шаги. Дверь распахивается наружу, слышен шум ветра и шелест листьев, и входит Дайянь.
Шань сидит в постели, ее сердце сильно бьется. Почему она почти ждала его? Как это происходит?
– Боюсь, у меня это входит в привычку, – говорит он, тихо закрывая балконную дверь и останавливаясь на середине комнаты.
– Это еще нельзя назвать привычкой, – отвечает она. – Я рада тебе несказанно. Ты слышал новость? Об императоре?
Он кивает.
– Ты меня обнимешь? – спрашивает она.
– Буду обнимать так долго, как мне позволят, – говорит он.
* * *
Много дней спустя в поместье «Восточный склон» доставили письмо. Курьеру заплатили, предложили еду и постель. Утром он должен скакать в Шаньтун с другими письмами для других чиновников.
Это письмо было адресовано младшему брату, не поэту. Лу Чао больше не был ссыльным после своей поездки в качестве посла, и хотя он отказался от предложенной должности при дворе, его щедро наградили и у него снова появились там друзья. Дружить с ним было разрешено.
В письме ему сначала сообщили, что будущая переписка станет опасной или даже невозможной, и его корреспондент просил за это прощения. Алтаев ожидают очень скоро. Ханьцзинь будет окружен, осажден. Неизвестно, что случится дальше. Огромное количество людей бежали из столицы и бродят по стране в поисках убежища. Синань захвачен. Вести оттуда мрачные. Еньлин пока не сдался.
Потом в письме рассказывалось об императорах. О том, который ушел, и о том, который теперь на троне. О его сыне.
