Цзыцзи посмотрел на него.
– А если он согласится, мы отдадим половину Катая.
– Да, это так, – согласился Фуинь. – Вероятно, не только это. Радуйтесь, что мы не на месте Дайяня.
Он поймал себя на том, что опять думает об отце. Странно, а возможно, и не так уж странно, сколько дорог могут привести твои мысли к дому.
Он не получал вестей из Шэнду, от отца, почти два года. Что неудивительно, учитывая время и расстояние. Он писал. Рассказывал им, где находится, что делает, зная, что когда письмо прочтут, оно уже сильно устареет.
В последнем письме, которое до него дошло, отец писал, что у них все хорошо и что он польщен тем, что все еще сохранил свою должность секретаря в управе при новом супрефекте.
Он был старшим секретарем, Дайянь это знал, и без него в управе не было бы порядка, но отец никогда бы так не написал. Вероятно, он никогда не позволял себе так думать.
Должно быть, он сильно изменился теперь. Стал стариком? Год состарил Фуиня, что же сделала с отцом череда этих бурных лет? Он вдруг вспомнил, как отец клал ладонь на его голову, а потом легонько дергал за волосы, нетерпеливо, с любовью.
Он был мальчишкой, когда уехал из дома. Уехал дальше от дома, чем когда-либо в жизни. На коне! До самой деревни семейства Гуана, где кого-то убили! Он мог вызвать в себе то возбуждение, которое тогда охватило его, страх опозорить себя, свою семью. Отца.
Ты проживаешь жизнь, следуя учению Мастера, что ни в коем случае нельзя опозорить родителей. Жэнь Юань так жил, со свойственным ему от природы чувством ответственности.
Он надеялся, что его умный младший сын станет ученым, и они все будут так им гордиться. Он платил деньги, которые доставались с таким трудом, учителю, чтобы юный Дайянь получил возможность найти свою судьбу, которая – кто может знать? – приведет его к экзаменам. Возможно, когда-нибудь он будет стоять в присутствии императора, пусть и на большом расстоянии от него. Отец сможет с радостью уйти к своим предкам, если будет знать, что он сделал все возможное для своего сына.
Дайянь поднял взгляд. Он пробыл здесь уже долго, погрузившись в мысли, слепо глядя на траву и поздние полевые цветы. Солнце уже докатилось до самого края горизонта, готовясь зайти за него и принести темноту. Звезда Царицы-матери Запада горела выше него, яркая, всегда яркая, когда она стоит на террасе своего дома и смотрит, сверкая, на мир.
На западе и его дом. На западе его отец.
Он был тем, кем его воспитали. Твой путь по жизни (через болота, через холмы, через столько рек), возможно, вынуждал делать вещи, которыми нельзя гордиться. Но ты знал – он знал, – кем он был, каким хотел его видеть Жэнь Юань до своих последних дней.
Фуинь сказал, что не знает всего о только что заключенном договоре. Дайянь думал, что догадывается о другой части договора. Иногда его удивляло, как много он может понять. Возможно, он все-таки не просто солдат с луком и мечом. Он вспомнил старого первого министра в поместье «Маленький Золотой Холм», искру, которая проскочила между ними. Узнавание? Может ли слепой человек узнать тебя?
«Тот мог», – подумал он.
Нужно быть таким же холодным, каким был Хан Дэцзинь, жестким, уверенным в себе. Нужно хотеть власти и, возможно, прежде всего верить, что никто, кроме тебя, не может распорядиться ею должным образом. Ты можешь быть или не быть добрым человеком, жить достойно или нет, но ты должен очень сильно желать стоять рядом с троном.
Или сидеть на нем.
Каждая династия, каждая, основана солдатом, даже Двенадцатая, которая так сильно боялась своей армии и пала.
Она может вернуться, разумеется. Они могут сражаться с всадниками и победить. Он верил, что сможет это сделать, он знал, что сможет.
Или они могут попытаться построить достаточно долгий мир, чтобы родились дети, ничего не знающие о войне, чьи отцы ничего не знают о войне, которые никогда не ложились спать ночью, страшась услышать стук копыт в темноте, а потом увидеть огонь.
Он стоял там, глядя на запад. Солнце село. Теперь взошли и другие звезды. Он подумал о том, увидит ли снова отца.
Он вернулся к двум остальным и велел Цзыцзи отдать армии приказ быть готовыми утром двинуться на юг. Они получили приказ от императора. Честь и долг вынуждают их повиноваться.
Ясная ночь, осень. Звездная река над головой, одновременно туманная и яркая, делит небо на две части. Что бы ни случилось на земле между мужчинами и женщинами – жизнь и смерть, слава и радость, горе и конец горя – звезды не меняются. Если не считать случайно пролетевшей кометы, которая иногда ненадолго появляется, очень яркая, потом тускнеет, а потом исчезает.
Глава 29
Холодает, ночью уже были морозы. Листья павловний опали с деревьев у дорожки, как и листья вязов и дубов. Яркие листья ветер гоняет кое-где по лугу. Дети сгребли их в кучи и играют в них, прыгают и хохочут. По утрам в комнате Шань горит очаг, чтобы прогнать холод, когда она встает из-под стеганого одеяла, набитого пухом уток и селезней.
В поместье «Восточный склон» по-прежнему не соблюдают никакого ритма и порядка трапез, но она старается утром пить чай вместе с Лу Чэнем, если он проводит ночь дома, а не за рекой.
Проснувшись, она идет из женского дома в главный, молится у алтаря, потом ждет в библиотеке, прислушиваясь к его шагам, и входит в столовую одновременно с ним. Она знает, что его не обманывают эти якобы случайные встречи; но она также знает, что он рад ее видеть.
Она может немного отвлечь и занять его. Они обсуждают форму «цы»: она считает, что поэт отрицает ее естественность, пытается сделать больше похожей на «правильный» стих. Он напоминает, что это первое, о чем Шань ему тогда сказала. «Как будто мне нужно напоминать», – отвечает она.
В это утро она спрашивает о царстве Чу, ненадолго появившемся на западе до возникновения их собственной династии. Это было одно из многих маленьких, воинственных царств, поглощенных Двенадцатой династией. В здешней библиотеке она прочла труды историков, обвинявших последнего правителя Чу (и его советников, разумеется) в том, что он допустил слишком больше влияние при дворе поэтов и музыкантов, и это сделало двор распутным и обрекло на поражение. Существует песня времен Чу, которую она любит: «Когда музыка еще играла, горе охватило нас». Ей хочется знать, что Лу Чэнь обо всем этом думает.
Он пьет маленькими глотками чай и начинает отвечать, когда в дверях появляется один из старых работников фермы, Лон Пей. В «Восточном склоне» не слишком придерживаются правил, но это необычно.
Кажется, среди их могил утром замечен какой-то мужчина. Пей не знает, кто это. Нет, он не подошел к нему и не расспросил. Он пришел прямо сюда.
У этого человека меч.
Она знает, что это должен быть Дайянь, это он. Нет никаких причин в такой ее уверенности, он никак не может оказаться здесь (один!), ведь он командует их войсками на севере. До них дошли слухи из двора императора о возможном перемирии и договоре, но пока без подробностей.
