Чао сказал:
– Понимаю. Вероятно, в этом договоре были не прописанные условия, которые… имеют особое значение для императора?
Он вел себя тонко, честно, сдержанно.
Сень внезапно сказал:
– Я был бы признателен, если бы вы находились здесь, в Шаньтуне, и стали советником императора вместе со мной.
Чао улыбнулся.
– Благодарю вас. Я польщен вашими словами. Ваш отец не согласился бы.
– Мой отец умер, к моему горю и всего Катая. Многое изменилось.
Еще один задумчивый взгляд.
– Действительно. Два императора в плену, заложники, на самом дальнем севере.
– Император Чжицзэнь, – осторожно произнес Сень, – каждый день горюет об этом.
– Разумеется, – ответил Лу Чао. И повторил: – Разумеется, горюет.
Они понимали друг друга. В беседе с умным человеком можно не произносить опасных слов вслух. «Иногда это делать необходимо», – подумал Хан Сень. Он сказал:
– Это не пустые слова, господин мой. Прошу вас, обдумайте возможность вернуться ко двору, чтобы создавать новый Катай.
Лу Чао, не вставая с кресла, склонил свою длинную шею в поклоне. С удовольствием сделал глоток чая. И ответил:
– Я не смогу это сделать, пока командующий Жэнь Дайянь, которому мы все столь многим обязаны, сидит в тюрьме, и пока его наказывают за преданность долгу.
Наверное, как подумал сейчас Сень, он это заслужил. Он чувствовал себя так, словно его ударили. От спокойного, молчаливого взаимопонимания вот к этому. Его рука не дрожала, когда он подносил к губам свою чашку. Он прошел хорошую тренировку. Но несколько мгновений ему было трудно говорить.
Нарушив молчание, Чао заговорил снова:
– Нет необходимости мне отвечать, но я считаю – и брат согласен со мной, – что этот вопрос, возможно, стал одним из условий мира, которое невозможно записать на бумаге или произнести вслух.
Сень вспоминал другую встречу в этом дворце, в большей по размеру и богаче обставленной комнате: посол алтаев, он сам, император Катая.
Он посмотрел на сидящего рядом человека. Редеющие волосы, борода с проседью, простая шляпа, неброская одежда. Он чувствовал себя слишком молодым, слишком неопытным сейчас, хотя не был таким в действительности. Измененный мир, возможно, требует более молодых людей, и не будет несправедливостью сказать, что старое поколение уничтожило династию.
Ничего не отвечая, но заставив себя смотреть в глаза собеседника, он кивнул головой. Он чувствовал, что обязан хотя бы так ответить этому человеку.
Лу Чао произнес:
– Это печально.
И Сень через мгновение повторил:
– Это печально.
* * *
Янь’по, который долго был каганом алтаев, а потом, отчасти вопреки своим наклонностям, императором, повелителем степей, умер в своей Центральной столице в конце лета.
Его завернули в красную ткань, отнесли в сумерках за городские стены и оставили на траве для волков, как требовал обычай его народа. Он был немолод, Янь’по, и его смерть не была неожиданной. Он так никогда и не справился с превращением из кагана племени в императора многих племен. В каком-то смысле он просто плыл по течению в стремительном потоке, который создавали его военачальники.
Весть о его кончине не сразу дошла до императорского двора Катая и даже до Южной столицы алтаев. Нашлись люди, которые хотели задержать это известие в собственных целях, может быть, в надежде стать преемниками Янь’по.
Если и так, им помешали осуществить это желание. Они умерли неприятной смертью.
В момент смерти Янь’по военачальник Вань’йэнь находился в ловушке вместе с тридцатитысячной армией, лучшими воинами степей, в только что завоеванном катайском городе Ханьцзинь. Его соплеменники на севере тоже этого не знали. Новости в те времена доходили с большим трудом.
В конце концов, как позже объясняли в степях, наводящая ужас репутация Ван’йэня и его всадников заставила окружившую их катайскую армию развернуться и бежать на юг, подобно трусливым псам, какими они и были. Ван’йэнь мог бы снова пуститься за ними в погоню, но он вернулся с триумфом в степи и там получил известие о том, что Янь’по ушел к Повелителю Неба.
Ван’йэнь принял клятву верности от тех, кто принес ему это известие. Выпил кумыса с вождями своего племени. Узнав о том, что нашлись глупые претенденты на престол в Центральной столице, он немедленно отправился на северо-запад – с половиной армии. Остальные его солдаты остались в Южной столице на тот маловероятный случай, если катайцы решат двинуться на север. В этом случае их надо будет наказать, как трусливых собак, какими они и являются.
Новый император степей был коронован в начале зимы. Для этого случая пленные ювелиры изготовили новую корону, вставив в нее драгоценные камни, захваченные во время разграбления Ханьцзиня.
Император Ван’йэнь поклялся во время обрядов, проведенных шаманами с барабанами и колокольчиками, принять на себя ответственность за все степные племена и выполнять свой долг перед ними и Повелителем Неба.
Он прожил недостаточно долго, чтобы сколько-нибудь преуспеть в этом. Он умер на следующее лето, все еще молодым и полным сил.
Он погиб не в бою, что было бы почетной смертью, и не умер от старости, как старейшина своего народа. Смертоносный укус паука вынудил лекарей отпилить ему правую ногу, а после этого началась гангрена, как часто бывает. В минуты последней агонии слышали, как Ван’йэнь громко зовет брата. Повторяет его имя снова и снова и что-то дико кричит, что-то насчет танца и костра.
Его правление продолжалось пять месяцев. После началась жестокая борьба между преемниками.
Мир между новой степной империей и Катаем, тем не менее, продлился более двухсот лет. Текли реки и годы, граница проходила по реке Вай, торговля почти не прерывалась, шел обмен дипломатами и даже подарками к дням рождений между постоянно меняющимися императорами.
* * *
Страх и ярость не отпускают ее даже в тишине «Восточного склона», а осенние и зимние ночи она проводит без сна. По утрам в холодные дни она чувствует себя усталой, готовой расплакаться.
Дело не только в том, что она всего лишь женщина. Никто из мужчин не смог ничего добиться. Она думает о Цзыцзи, о Ван Фуине, о братьях Лу. Чао даже побывал в Шаньтуне, говорил с первым министром.
Дайянь сидит в тюрьме, предназначенной для него одного. «Такая честь», – с горечью думает она. Она беспомощна, она в ярости.
Когда ее отцу приказали отправиться на остров Линчжоу, она заставила себя предпринять шаги, которые считались неподобающими для женщины. Она написала ко двору императора. Она помнит, сколько раз переписывала это письмо, чтобы иероглифы были идеальными.
И она спасла жизнь отцу. Она также помнит, как ждала в темноте убийцу, о котором ее предупредили. Она может вспомнить, пережить заново тот гнев, который руководил ею, когда она сама наносила удары тому человеку. Она была его мишенью. Ее тело, ее жизнь. Никакой судебный чиновник не должен был нанести эти первые удары вместо нее.
