«Действительно, все дело в отце», – решает она. Не убийца отдал приказ отправить Линь Ко в ссылку (разумеется, это не он!), но он был частью того зла, и единственным, кого она могла увидеть, достать, ударить – раздробить кости его ступней. Она почувствовала, как они сломались.
Она спросила, нельзя ли его кастрировать. Ей этого хотелось.
Страшно, сколько гнева может таиться в человеке.
«Он должен умереть к исходу этой ночи», – сказал ей тот мрачный человек из Министерства обрядов. А госпожа Юлань должна быть арестована утром. «Мы убеждены, – сказал он перед уходом, – что этот человек был орудием госпожи, а не ее мужа. Ссылка вашего отца – дело рук Кай Чжэня, но не убийца».
Она смотрит, как служанка наливает ей чай, без своей обычной легкости, сгибаясь, как веточка ивы. Ее муж любит эту служанку за грациозность. Ци Ваю нравится это в женщинах, жена знает об этом. Она сама не отличается особой грацией, в ней это не воспитывали, и не умеет успокаивать и утешать. Он ценит ее ум (она это знает), ему нравится брать ее с собой в экспедиции на охоту за свитками, бронзовыми треногами, оружием, кубками для вина, артефактами далеких династий, но она не приносит облегчения его душе.
Она и своей душе не приносит облегчения. Она не такая. Она еще не решила, какая она. Она из тех, кто может говорить о кастрации разбойника, ломать кости на его ступнях.
Он пришел убить ее. И изнасиловать. Они собирались отправить ее отца умирать на Линчжоу. Вопли убийцы ее не тронули. «Возможно, это произойдет позже», – думает Шань. Она отпускает служанку, берет чашку с чаем. Возможно, эти вопли будут звучать в ее голове. Она боится, что так и будет.
Теперь ее отца не сошлют. У нее есть письмо, подтверждающее это. Оно лежит на столе в противоположном углу комнаты. Письмо, которое предупредило ее, что госпожа Юлань, возможно, пошлет кого-нибудь с дурными намерениями в их дом сегодня ночью. Ей предоставят охрану. В письме ей также сообщалось, что небесный император, в своем безграничном сочувствии, сам отменил указ о ссылке Линь Ко, господина, живущего при дворе. Вместо этого его повысят в ранге.
Светлейший и милостивый император также пожелал передать свою личную похвалу госпоже Линь Шань за искусные мазки кисти. Ей приказано посетить его в саду Гэнюэ на следующий день после полудня.
Они обсудят каллиграфию и другие вопросы.
Гвардейцы императора явятся за ней, так говорилось в письме. Автор письма высказал предположение, что она, возможно, пожелает принести некоторые из своих песен, написанные своей рукой, в качестве подарка императору.
Письмо подписал Хан Дэцзинь, первый министр Катая.
Император желает ее видеть. Она должна принести свои песни. В это невозможно поверить. «Если я не понимаю своей собственной природы, – думает Линь Шань, – как я могу надеяться понять мир?».
Она начинает плакать. Это ей не нравится, но в комнате никого нет, и поэтому она позволяет себе плакать. Сейчас середина ночи. Луна стоит на западе. Она пьет горячий, ароматный чай из Сэчэня в осенней комнате, освещенной тремя лампами, заставленной древней бронзой, и смотрит, как ее слезы капают в чашку.
«Из этого можно сделать песню, – думает она. – Интересно, где сегодня ночью ее муж, добрался ли он до Синаня».
А еще она размышляет, умер ли уже убийца.
Сунь Шивэй то терял сознание, то приходил в себя, испытывая сильные мучения, на протяжении той ночи и в первые часы серого, ветреного утра, которое, в конце концов, наступило. Он действительно рассказал им все, что они хотели узнать. А они действительно постарались, чтобы он умер – случайно, под пытками.
Позже в то утро уже шел дождь, когда восемь воинов дворцовой гвардии императора появились у ворот городского особняка впавшего в немилость помощника первого министра Катая Кай Чжэня.
При виде их на улице собралась небольшая толпа. Люди попятились по приказу напряженных, раздраженных гвардейцев, но не разошлись. Среди них бегали и лаяли собаки в надежде на объедки. Две собаки затеяли драку, их разняли руганью и пинками. Дождь все шел.
Четверо гвардейцев вошли в усадьбу, когда ворота открылись. Вскоре они снова вышли. Один что-то сказал командиру. Стало ясно, даже наблюдающим издалека, что командир одновременно зол и испуган. Видели, как он нервно похлопывает себя по бедру.
В конце концов, он резко отдал приказ, тонким голосом, стоя под мелким дождем. Те же четверо гвардейцев снова вошли через ворота. Когда они вышли, двое несли нечто похожее на труп, завернутый в ткань. Командир выглядел по-прежнему недовольным. Они строем пошли прочь, насколько им удавалось соблюдать строй на покрытой грязью улице.
По городу поползли слухи. Так обычно и бывало в Ханьзцине. Они пришли, чтобы арестовать Юлань, жену помощника первого министра. Видимо, она подослала убийцу в поселок императорского клана прошлой ночью. Все были потрясены. Неясно, зачем она это сделала. Того человека схватили и допросили ночью. Перед смертью он назвал имя госпожи Юлань.
Она покончила с собой в собственном доме, чтобы ее не забрали.
При данных обстоятельствах ее решение можно понять. Возможно, она надеялась, что ее разрешат похоронить на кладбище семьи на юге. Этого не случилось. Ее сожгли возле дворцовой территории, а прах выбросили в один из каналов.
Учение Чо и последователей Священного пути утверждало, что даже если это станет причиной появления беспокойного духа, это не только позволено, но и необходимо. Иначе как может государство по-настоящему наказать (и остановить) злоумышленников, заслуживающих смерти? Необходимо распространить наказание дальше, в мир духов. Души подобных преступников не должны знать покоя.
Кай Чжэнь, опозоренный и отправленный в ссылку, выехал из Ханьцзиня две недели спустя вместе со своими домочадцами (число которых значительно уменьшилось).
Признали, что он не участвовал в том, что сделала его жена – или попыталась сделать. Его ссылка не была слишком суровой, его выслали на юг от Великой реки в сельскую местность недалеко от Шаньтуна, где у него имелся дом среди шелковых ферм.
Он потерял свой доход и гражданский ранг, конечно, а также многочисленные возможности умножать богатство, сопутствующие его должности. Но он пробыл у власти много лет, и это должно было обеспечить ему комфортабельную ссылку.
Во время путешествия на юг он носил траур, не мыл голову и не подвязывал волосы, ел в одиночестве и мало, видели, как он плакал. Он не общался со своими детьми, с наложницами, с друзьями и сторонниками, которые пытались повидать его, пока семья путешествовала по дорогам поздней, дождливой осени, и становилось все холоднее. Его горе из-за смерти жены было очевидным. Некоторые заявляли, что это похвально после долгих лет брака; другие – что это слишком, что правильно было бы вести себя сдержанно. А третьи говорили, что он слишком тесно связывает себя с преступницей-убийцей, проступок которой намного превзошел его собственные ошибки.
