Что не зря пляшут для него по ночам, при свете факелов, после пиршества.
Еще во времена Третьей династии Катая, тысячу лет назад, появилась мода группировать все по четыре. Катайцы любили порядок, нумерацию, симметрию, и они получали удовольствие от споров по этому поводу.
Так у них было Четыре великих красавицы (последней была Вэнь Цзянь из Девятой династии), Четыре великих сражения, Четыре самых смертоносных разлива Золотой реки, Четыре самых страшных предательства, Четыре величайших каллиграфа…
Во время Двенадцатой династии, когда жило так много умных, праздных соискателей степени цзиньши, иногда развлекались, составляя группы из четырех вещей. Острословам – в отличие от мудрых людей – нужно насмехаться. Они предложили Четыре самых громких отрыжки, Четыре самых плохих чайных в Ханьцзине, даже такие глупости, как Четыре первых числа. Выпив достаточно вина, и в компании надежных друзей, кто-нибудь мог предложить Четырех наихудших министров, но назвать только трех, оставляя место…
Это была опасная игра. Вино заставляло людей делать ошибки, а компания надежных друзей была непрочным, двусмысленным понятием. Лучше сжимать в ладонях чашку и хранить молчание даже среди тех, кого ты считаешь друзьями – хотя бы потому, что существовали шпионы, работавшие на старого первого министра и его сторонников (эти сторонники, более молодое поколение, как известно, были еще хуже министра Хана).
Не во власти небольшого количества ироничных людей, потешающихся над традицией, с ней покончить. Те, кто отпускал подобные шутки, косвенным образом признавали власть формы. И поэтому через некоторое время после этих событий появился широко известный список так называемых Четырех самых пагубных ошибок.
Среди ошибок, которые обычно включали в него, было решение, принятое четырнадцатым императором Сяолюй однажды осенней ночью в окружении своих восточных подданных.
Примечательно, что его включили в список Катая: сяолюй были варварами, а упомянутый инцидент касался их отношений с другим племенем – народом, о котором катайцы в то время даже не слышали.
Эта безвестность лежала в основе всего, разумеется. Мир мог измениться (и действительно изменился) с невероятной быстротой.
Чаши с кумысом оставили, как и кувшины, из которых его постоянно доливали. Еду и миски унесли люди, назначенные прислуживать. Они были родом из трех платящих дань племен. Обычно этим занимались рабы или женщины. Последние убирали, а потом оказывали другие услуги, в юртах или снаружи, в темноте, на осенней траве, но на таких сборищах все имело особое значение: здесь женщин не было, кроме тех, которых привезли императору Сяолюй в качестве дани.
Шаманов тоже не было. Шаманы опасны. Еду императора готовили отдельно, его собственные люди. Евнух ее пробовал. Он перенял обычай использовать евнухов в Катае, у их двора. Не все, что делали на юге, было глупо. Некоторые кастраты умны и полезны ему. Другие… проверяют его еду на наличие яда. Мужчины, не имеющие семьи, которую надо защищать, будут тесно связаны с тем повелителем, которому служат. Это Тэ-куань понимал. Требования семьи, честолюбивые жены могли сбить мужчину с правильного пути. Степи от края до края полны такими историями.
Факелы закрепили на шестах, когда зашло солнце, и сейчас горели в промежутках между юртами. Эту работу проделали три племени, платящие дань: хашинь, цзэни, алтаи.
Они явились к Черной реке раньше императора, как и положено. Они ждали Тэ-куаня. Они были его подданными. Они платили ему дань. Они плясали для него.
Скоро он отправится домой со своими тремя тысячами воинов, новыми конями, с огромной данью, получив подтверждение верности от востока. «Это может улучшить настроение», – думал Тэ-куань, размышляя над этим.
Кагана племени хашинь звали Пай-я. Это был крупный мужчина, но не умел пить кумыс. Забавно, он уже был пьян. Вождь должен уметь пить со своими всадниками, чтобы сохранить их уважение. Пай-я стоял, покачиваясь. Он поднял свою чашу, салютуя Тэ-куаню, и выпил ее. Он швырнул чашу в костер в середине круга.
Затем он пустился в пляс вокруг этого костра перед императором. Взлетали искры, от факелов поднимался черный дым, закрывая звезды в тех местах, куда его относил ветер, потом эти звезды снова становились видны. Пай-я хорошо плясал для человека, который много выпил. «Возможно, именно потому, что много выпил», – подумал Тэ-куань. Трудно так танцевать перед другим человеком, перед собственными людьми, если ты трезв, у тебя твердый взгляд и есть гордость.
Ему в голову пришла одна мысль. Он смотрел, как грузный, неуклюжий вождь хашинь кружится вокруг костра, увидел, как на его одежду упала искра, потом другая. Тэ-куань выпил, поднял чашу. Высокий евнух поспешно наполнил ее. Он снова выпил, продолжая думать.
Пай-я закончил свой танец. Он продолжался достаточно долго, никаких признаков неудовольствия (хотя Пай-я должен был его чувствовать, если он хоть наполовину мужчина). Он поднял руку, ладонью вперед, в знак приветствия. Степные племена не кланяются. Сяолюй ожидали поклонов только тогда, когда приезжали посланники из Катая.
Теперь под осенними звездами встал каган племени цзэни. Он был новым, молодым. Цзэни бунтовали во время правления отца Тэ-куаня. К ним отправили большое войско, и бунт подавили. Тэ-куань внимательно следил за молодым каганом. Он видел, что этот человек (он забыл его имя, но какая разница) был более трезвым, чем вождь племени хашинь Пай-я.
Тем не менее он плясал. Прыгал через костер, потом обратно, взлетал высоко, выбросив вперед руки, а пятками бил по воздуху сзади. Раздался смех и даже крики одобрения. Тэ-куань позволил себе улыбку. Пускай вождь племени гордится одобрением за танец для своего императора. Он красивый мужчина, этот каган. Цзэни – красивый народ. Тэ-куань подумал о женщинах, которых они привели для него, он в первый раз вспомнил о них.
Еще один прыжок через костер, по высокой дуге, на этот раз каган выбросил вперед одну ногу, а вторую вытянул назад. Не слишком ли он похваляется своей удалью, утверждая силу и мощь цзэни? Тэ-куань перестал улыбаться. Он выпил. Посмотрел налево, где сидел его самый доверенный советник (со стороны сердца).
Яо-кань прошептал:
– Это его первый танец, повелитель степей. Он хочет показать себя двум другим каганам. Помнишь, в прошлом году алтаи напали на них, когда умер отец этого кагана. Начались сражения.
Алтаи захватили пастбища у цзэни и контроль над рекой, которая служила границей, отодвинули границы племени и захватили доступ к воде. Это было одной из проблем, которыми Тэ-куаню предстояло заняться утром. Одной из причин его приезда сюда.
– Как его зовут? – спросил император. – Вот этого?
– О-Пан. Его отцом был…
– Я помню его отца.
Тэ-куань вдруг снова почувствовал себя недовольным. Его взгляд переместился с танцора туда, где сидели алтаи, скрестив ноги, на земле, голые по пояс. Их волосы, как они до сих пор предпочитали, были выбриты спереди и сверху, и оставались длинными по бокам и сзади. Они их никогда не подвязывали. «Длиннее, чем у женщин сяолюй», – недовольно подумал Тэ-куань.
