Подарков хватило всем. И девам, и казакам, а главное – теперь вдосталь было и пороха, и огневых припасов. И соли, да! Доброй, со строгановских варниц, соли, по которой многие успели уже соскучиться.
На следующий день атаман Иван Егоров сын Еремеев объявил своим приказом благодарственный молебен, баню и пир, для последнего Енко Малныче по личной просьбе Ивана быстро нагнал бражки – как он умел, заклятьем.
– Ох и ловок ты, Генрих! – дивился Штраубе. – Нам бы с тобой куда-нибудь в Бремен или, на худой конец, в Ригу. Пивоварню б открыли – обогатились бы!
Колдун улыбнулся, разлил бражку по чашам:
– Ганс, мой друг! Помнишь, ты мне обещал пистоль подарить?
– Обещал – подарю.
– И это… пули и порох.
Пока казаки с женами мылись в бане, а Енко Малныче гнал бражку в компании ушлого немца, юные спутники колдуна времени даром не теряли – носились по всему острогу, везде лазили, высматривали да выспрашивали, особенно про двойные стены, устройство бойниц, башни и все такое прочее, что, как наказывал Енко, могло бы, пожалуй, сгодиться.
– Ох, парни, устала я что-то, – взмолилась наконец Сертако. – Пойду на мыс, искупаюсь.
Ясавэй и Нойко переглянулись:
– А в эту чего не пошла… в бай-ну?
– В бай-ну?! Да вы совсем уж с ума сошли, хвосты нуеровы! Смерти моей захотели? Вот я вам, вот! – рассердившаяся девушка едва не прибила парней не к добру попавшейся под руку палкой. – В бай-ну – это только наши бледнокожие друзья могут, а мы, сир-тя, – сами себе не враги! Ишь, удумали – прутьями сами себя сечь, да в этакой-то духотище-жарище! Нет уж, я лучше в море. Пусть и холодновато… пусть!
Повернувшись, Сертако решительно зашагала к воротам.
– А я, пожалуй, тоже пойду окунусь, – тут же заторопился Нойко.
– Ты?! – Ясавэй удивленно хмыкнул. – Ты ведь холодной воды боишься, ага?
– Да не так уж, что очень сильно боюсь…
– А-а-а! Понял, понял, понял! Снова на голую Сертако решил посмотреть? Не зря тебя Дрянной Рукой прозвали. Вот учителю-то скажу!
– Да зачем же? Давай лучше вместе пойдем, посмотрим. Знаешь, Сертако и в одежке-то красивая, глаз не отвести, а уж когда нагая…
Через три недели после несостоявшегося штурма родили, одна за другой, Настена и Тертятко-нэ. Настя – мальчика, а Тертятко – дочку. Славная такая девка – голосистая, пухленькая, отцу Ухтымке в радость.
Сына атаманова назвали в честь деда – Еремеем, а дочку Тертятко-нэ уж как назвать, пока не решили – пусть хоть в какую-то силу войдет, не сгибнет. Так ведь бывает, назовешь раньше времени малыша, а его возьмут, да и заберут к себе духи.
Дожидаясь светлого Христова Рождества, казаки блюли пост, охотились, хаживали в море за рыбой. Да! Колдун Енко со своими ученичками и девой перед самым началом поста покинул острог, тепло простившись с ватажниками. Сказал, что есть еще у него дела, а тут, мол, зимой холодно, ветра дуют злые. Ушел и ушел – простились как с лучшим другом.
И еще одно событие произошло как-то в субботу, когда казаки затопили выстроенные на берегу залива баньки. На том берегу вышла из лесу всклокоченная, с грязным лицом, дева, в которой если кто и признал бы сейчас писаную красавицу Митаюку-нэ – так, верно, только лишь муж ее, Матвей Серьга, все еще не отошедший от тоски по невенчанной своей супруге.
– Ничего, Матвей, – поглядывая на поднимавшиеся над баньками дымы, сквозь зубы прошептала юная ведьма. – Скоро уж свидимся. Недолго осталось. Теперь – недолго… коли уж от смерти лютой спаслась, так к тебе доберуся. Тем более и некуда больше идти…
– Правильно! – возник в мозгу каркающий голос. – Я и лодку знаю, где взять – не вплавь же на остров переправляться.
– Нине-пухуця!!! – с удивлением обернулась Митаюки. – Ты-то здесь взялася откуда?
Старуха повела плечом:
– Мимо шла. Ну, не стой – пошли, что ль, за лодкой.
