— С вами все в порядке? — Она произнесла это с искренним беспокойством.
Надо же…
И на Богуславу взгляд быстрый кинула, но тотчас спиной повернулась.
— Нос разбила. — Себастьян вытер нос ладонью и руку поднял, чтоб все видели, что рука эта — в крови…
Ноздри Богуславы дрогнули, и сама она подалась вперед. Нехорошее движение, уже почти нечеловеческое… и поза сама, локти прижаты к бокам, пальцы растопырены, шея вытянута, и рот приоткрыт; стоит, слюну сглатывает часто, неспособная отвести взгляд от раскровавленной ладони.
Еще немного — и бросится.
Нет, отступила, попятилась, вскинув руку, рукавом заслоняясь от неприятного зрелища.
— Нос — это ничего, — сказала Тиана, вытирая ладонь о подол. — Вот я в детстве как-то упала и на гвоздь головою налетела… ничего страшного, распорола кожу только, но зато кровищи было… жуть! Шили потом!
Богуслава исчезла.
Не нравятся разговоры о крови? Или напротив — чересчур нравятся?
Зря не поверил Ядзите. Как есть одержимая, и давно, если тварь, в душу пробравшаяся, уже и тело обжила…
— Вы встать можете?
— Встать могу. — Тиана поднялась.
— А идти?
— Идти не могу… каблук сломала! Панна Клементина! Эти каблуки — сущее издевательство! А ну как кто бы другой сверзся? Я-то ладно, про меня еще дядечка говорил, что я завсегда на ноги падаю, даже тем разом, когда с голубятни сиганула! Нет, это-то давненько было, и упала я аккурат на сено, уж больно удачненько привезли его… я вообще везучая…
Себастьян сказал это громко, чтобы все слышали.
— Мы очень рады, — сдержанно и отнюдь не радостно ответила Клементина, поддерживая Тиану под руку, — что ваше везение вам не изменило…
…о да, оно еще понадобится.
Себастьян вдруг четко осознал, что до полнолуния осталось не так и много времени, а значит, панночку Белопольску будут изводить с утроенной силой.
И не ошибся.
…к обеду прислали букет ядовитых роз, который Тиана от щедрот душевных попыталась всучить панне Клементине. А то ж самой ей цветочки только и делают, что шлют, и если от королевских избавиться никак не выйдет, то этими, чужими, сам Вотан поделиться велел…
…Клементина не обрадовалась, но и перечить не стала. Розы со смертельным ароматом остались в холле, ненадолго, не прошло и четверти часа, как этот букет сменился иным, почти таким же…
…а золотая цепочка с кулончиком и отсроченным проклятием отправились в унитаз… совершенно случайно, как иначе… и Тиана искренне и громко о ней горевала… ей так же громко, но отнюдь не искренне сочувствовали…
…скрип люстры, что медленно, но неумолимо сползала с цепи, Себастьян услышал загодя и еще возмутился, потому как под люстрою этой стоял не один, но в компании его высочества, для которого, естественно, запретов не существовало. Во всяком случае, Клементина, встретив высокого гостя, не посмела отказать ему в визите.
И вот теперь оный гость, облобызавший Себастьянову руку до самого локтя, стоял себе под люстрой, рассказывая очередную историю из королевского бытия… история, верно, казалась ему увлекательной и где-то забавной, отчего его высочество изволили смеяться…
…и не замечать люстры.
А она сползала все быстрее, не оставляя Себастьяну выбора… и когда зазвенели хрустальные подвески, он решился.
С громким визгом:
— Мышь! — он бросился на шею его высочества, который от этакой прыти несколько растерялся, но девицу визжащую подхватил, правда, не подрассчитал, верно, что оная девица его на голову выше и отнюдь не отличается худобой.
Матеуш честно попытался удержать панночку Белопольску, рвущуюся бежать подальше от страшного зверя… но не сумел.
Он вдруг оказался на полу, погребенный под ворохом юбок…
…а в следующий миг с грохотом, звоном и пылью рядом осела люстра.
— Мышь! — развела руками Тиана и, наклонившись к королевскому уху, призналась: — С младенчества мышов боюсь! Они такие… серые… мелкие и с хвостом…
— С хвостом… — Матеуш повторил это, глядя на люстру, металлический остов которой погнулся… и его высочество, воображением обладавший живым, живо представили, как металл этот, украшенный двумя сотнями хрустальных подвесов, падает ему аккурат на голову… и голову пробивает… а самого Матеуша стирает в кровь.
— Мышь… — сглотнув, повторил он, — это… это серьезно…
— А то! В прошлым годе дядечка жаловался, что они все зерно в амбаре пожрали! А я ему говорила, что это не токмо мыши…
Слезать Тиана Белопольска не торопилась, а Матеуш не протестовал.
Он лежал, глядя снизу вверх, и надо сказать, что картина королевским очам открывалась весьма прелестная…
…кто-то бегал, кричал…
…кажется, интересовался самочувствием, но Матеуша весьма мало волновала поднявшаяся вокруг суета. Он был жив… благодаря мыши и панночке Белопольской, которая вдруг вспомнила, что не просто так сидит, а на его высочестве; можно сказать, на глазах у многочисленных свидетелей бессовестно попирая королевскую власть.
Власть в лице Матеуша была не против…
— Ой, чего творится… — протянула Тиана, кое-как сползая с его высочества. И, вставши на четвереньки, огляделась. — Это люстра ухнула, да?
— Д-да. — Его высочество с неудовольствием отметили, что коленки-то дрожат…
…и не только коленки.
— Люстра. Упала, — повторил он, поднимаясь.
Тоже на четвереньки.
И носом уперся в длинный, но прехорошенький нос Тианы… а раскраснелась-то как… и растрепалась… чудо до чего хороша… волнуется, переживает, дышит часто, и сам Матеуш дышать начинает, пусть бы и меловой пылью, которой припорошило темные кудри Тианы.
— Жуть! — сказала она и рыгнула. Должно быть, от нервов.
Бедняжечка.
Испугалась.
— Не бойтесь, — сказал Матеуш, подвигаясь ближе. Он осознавал, что нехорошо ползать на четвереньках, но ничего не мог с собою поделать. И, кое-как сев, приобнял панночку за плечи. — Вы… вы, дорогая моя Тиана…
От ручки ее пахло пылью, и камнем, и еще кровью… когда только пальчики свои ободрать сумела.
— Вы мне жизнь спасли!
— Скажете тоже. — Она плечиком повела, и плечико это весьма изящно выскользнуло из ворота… платье успело треснуть и съезжать начало, но было вовремя остановлено Тианой. Сама она зарделась и губку закусила.
— Скажу! — с пылом ответил Матеуш.
Пережитое заставляло острее ощутить жизнь во всех ее проявлениях…
— Вам, моя дорогая, я теперь обязан… не спорьте… хотите, я вам орден вручу…
