— Зачем?
— Тебя сажать стану, ну если вдруг на полную луну выть вздумаешь. А шерсть и вычесывать можно… я слышала, что собачья шерсть очень теплая, из нее еще пояса вяжут, от ревматизму.
— Жестокая!
— Практичная. Представь, какой прибыток! Тебе-то ничего и делать не надо, сам порастешь…
Он не выдержал, рассмеялся, должно быть представивши, как сидит на цепи, а Евдокия с крупным овечьим гребнем шерсть дерет, приговаривая, что та нынешней луной особо длинная и хорошо блестит…
— Опять же на охоту тебя выпускать можно будет…
Смеялся тихо, но на душе от смеха его становилось радостно.
— Практичная… как есть практичная… — Лихо прижал к себе. — Замечательная…
Успокоился.
И лежал, разглядывая потолок, молчал, но молчание в кои-то веки было не тягостным. Евдокия не мешала, она сама пыталась представить будущую их жизнь, настоящую…
Какую?
Какую-нибудь, хорошо бы счастливую… имеет же она, Евдокия, право на счастье? Княгини из нее не выйдет, это точно… и что скажет Тадеуш Вевельский о такой невесте? Не обрадуется… или напротив? Дела-то семейные, Лихо сам признался, идут плохо; а за Евдокией деньги стоят… и значит, примут. Деньги точно примут, а вот ее…
…если подумать, то купеческая кровь в чем-то сродни волкодлачьей. Вреда-то от нее нет, а стыдно… нет, прочь такие мысли.
Лихо не позволит обидеть.
Ему Евдокия верила.
— Мы виделись-то с большего летом… Беса в имении держали… он же лет до шестнадцати вовсе уродцем был.
Странно этакое представить.
— Горбатый и с хвостом, и еще характер его упертый, если чего решит, то сдохнет, а исполнит… но характер ладно, а вот хвост его отцу поперек горла был. Ну и остальные… они на отца смотрели… нет, не подумай, что он плохой. Обыкновенный человек. Боится непонятного. В общем, с Бесом оно понятно, а из меня князя делали.
— Это как? — поинтересовалась Евдокия.
— Обыкновенно. Учеба… манеры… и манеры важнее учебы… чтоб держаться умел, отца не опозорил. Он страшно боится позора… и скандалов жуть до чего не любит.
Лихо провел ладонью по спине, не то ее успокаивая, не то сам успокаиваясь.
— Он думал, что Бес до конца своих дней будет в поместье сидеть. Нет, смерти не желал, но… чтобы на люди не показывался, не напоминал о своем…
— Уродстве?
— Да. А он взял и сбежал. В полицию пошел… князья Вевельские никогда в полиции не служили. Армия — дело другое, армия — она изначально для благородных. А вот мошенников ловить, отребье всякое… отец тогда кричал так, что покраснел весь. Требовал, чтобы контракт разорвали…
— Не получилось?
…не получилось.
И давно все было, а надо же, Лихо все распрекрасно помнит. И отцовский бас, от которого, казалось, стекла дрожали, и сами эти стекла, серые, затянутые рябью дождя, словно рыбьей чешуей облепленные. И старый вяз за ними, на который он, Лихо, пялился, когда становилось вовсе невмоготу…
Как сейчас.
Сидел над книгой, читал, а что читал…
…помнит и сухое лицо очередного гувернера, которые менялись так часто, что Лихо давно уже перестал воспринимать их как людей.
Функция.
Из тех, которыми полна тетрадь по арифметике. Функции не даются, и с латынью у него неладно, да и, кажется, со всем, помимо фехтования и верховой езды. Вот лошадей Лихо любит.
А лошади — его.
И в тот день он думает лишь о том, что из-за дождя прогулку, скорее всего, отменят… а отец все орал… кажется, на мать.
— Не отвлекайтесь, — сказала функция-гувернер, стукнув указкой по столу.
Он бы и рад, но… тоска…
…а скандал все длится и длится… и когда гувернер все-таки уходит — он исчезает как-то незаметно, растворяясь в огромном и раздражающе пустом доме… Лихо запрещено выходить из классной комнаты. У него есть задание, которое он должен сделать; но арифметика с геометрией в голову упорно не лезут; и он выбирается из-за стола, снимает жесткие ботинки и на цыпочках крадется к двери.
Подслушивать нехорошо, недостойно князя, но Лихо уже устал пытаться быть достойным, все равно ведь не получится… и любопытно.
Он обманывает старые скрипучие петли, и дверь отворяется почти беззвучно, выпуская голоса.
— …это все ты! — Отец уже хрипит.
Он расхаживает по гостиной с газетой, которую держит в кулаке, и кулаком потрясает. А матушка неподвижна. Отвернулась, будто бы разглядывает цветочную композицию. Лихо не видят.
— Ты его распустила! Потакала во всем! И что теперь?
— Ничего стгашного, догогой. — Тон матушки спокоен, но спокойствие это обманчивое, Лихо видит, что она зла, но не способен понять, на кого. — В конце концов, может, Себастьян отыскал свое пгизвание.
— Ловить шпану по подворотням?!
— Кто-то должен делать и это.
— Кто-то пусть и делает! Но мой сын не будет…
— Твой сын уже это делает. — Матушка позволила себе улыбнуться и произнесла мягко, успокаивая: — В честном тгуде нет ничего позогного.
Зря она это сказала.
Отец побагровел.
Захрипел. И, скомкав газету, швырнул в маменьку. К счастью, не попал.
— Это… это ты его подбила! Мой сын позорит родовое имя!
— Тем, что желает служить?
— В полиции! — взвыл отец. — Служить в полиции! Под началом какого-то… да мои предки…
— Думаю, отнеслись бы к ситуации с пониманием.
— Ты… ты ему потакала… во всем… ты… я…
— Успокойся, догогой. Ты дугно выглядишь. В твоем возгасте подобные волнения чгеваты. — Матушка подошла к низкому столику и, плеснув в бокал виски, подала отцу. — Выпей.
Бокал полетел в стену.
А Лихо вцепился в ручку, не зная, как быть — войти или…
— Ты… ты думаешь, что отомстила?
— Помилуй, догогой, газве у меня есть пгичины для мести? — Как показалось, матушка произнесла это с насмешкой, которую услышал не только Лихослав.
— Я тебя… — Отец рванул воротничок рубашки, и серебряные пуговицы дождем посыпались на пол. — Я тебя в монастырь отправлю… за твои шашни…
— Боюсь, сейчас не те вгемена, догогой, — тем же спокойным, слегка насмешливым тоном отвечала матушка. — Ты, конечно, можешь подать на меня в суд… но сомневаюсь, что пгилюдное газбигательство пойдет на пользу князьям Вевельским. Не говогя уже о том, что и мне найдется чего сказать…
Она обошла отца, двигаясь с обычной своей неторопливостью, и Лихо едва-едва успел отступить.
