Поднял двумя пальцами, повертел, понюхал…
— Ешь, — велел. — А то тощий, смотреть больно. Я вот тощим людям не доверяю. Я людям в целом не доверяю, потому как оные люди по натуре своей склонны пакостить ближним… и дальним…
Гавел кивнул.
Блинчики, наверное, были вкусными. И все остальное не хуже. Он ел, не смея перечить ведьмаку, который с непонятной Гавелу любезностью все подвигал то одну, то другую тарелку.
А челюсть на блюдце вернул.
— Этот вот при жизни великим интриганом себя мнил. А как по мне — дрянной человечишко… и чем все закончилось?
— Чем? — послушно спросил Гавел.
— Собственная любовница удавила. Из ревности. Кстати, беспочвенной…
Гавел подавился, и широкая ладонь ведьмака с немалой силой впечаталась в спину.
— Осторожней надо быть. — Аврелий Яковлевич произнес это с упреком. — А то, знаете ли, я и мертвого допросить способный, но с живыми оно в чем-то проще.
Побледневший Гавел чашку с кофе осушил одним глотком. И согласился, что с ним, живым, будет много-много проще, нежели с мертвым.
— Поел? Вот и молодец. А то небось всю ночь на ногах… поганая у тебя работа, Гавел… сменять не пробовал?
— На что?
Аврелий Яковлевич склонил голову набок и велел:
— Встань.
Гавел вскочил.
— Повернись спиной…
Повернулся, хотя инстинкт требовал немедля убраться из нумера если не через дверь, на пути к которой стояла крупная ваза со стремительно увядающими розами, то через окно. Останавливало лишь понимание, что не выпустит штатный ведьмак свою жертву.
— Расслабься…
…а вот это было не в Гавеловых силах. Он честно попытался убедить себя в том, что не стал бы Аврелий Яковлевич будущую жертву блинчиками с семгой потчевать…
…разве что фаршировал этаким хитрым способом…
…и по спине мурашки побежали, а шея так вовсе взопрела, верный признак: будут бить.
— Лови! — рявкнул Аврелий Яковлевич.
И Гавел, подчиняясь и крику этому, и собственному страху, и инстинкту, извернулся, поймал. Он сжал в руках нечто сухое и странной формы, не сразу сообразив, что держит изрядно грязную человеческую челюсть. И крепко держит, так, что острые клыки вспороли кожу на ладони, потекли крупные брусвяные капли.
Гавел смотрел на них, не в силах взгляд оторвать.
А кровь падала.
На пол… на выжженные ведьмачьим огнем знаки, наполняя их до краев, расползаясь уже не кровью, но алым пламенем.
Гудело.
Холодом тянуло из-под пола, из самой земли, хотя и разумом понимал Гавел, что до земли той — семь этажей каменной постройки. Он будто бы видел их, каждый и сразу, и апартаменты люкс, и комнаты высшей категории с люстрами стеклянными, и вовсе скромные комнатушки, в которых селили прислугу. Видел коридоры и коридорных, горничных, занятых уборкой, кухню, повариху, которая прикручивала к ноге шмат свежей вырезки. Видел шпицев и мопсов княжны Сагань и саму княжну, забывшуюся полуденным сном… и сам этот сон в ярких его подробностях, которые заставили Гавела покраснеть.
Но черную яму, что разверзлась под его ногами, он видел тоже.
И человека в высоком парике, шедро припорошенном мукой. Этот человек раскрыл руки, собираясь Гавела обнять, и казался самым близким, самым родным во всем мире.
Гавел не знал, как его зовут, но с готовностью шагнул навстречу.
Шагнул бы.
— Не смей уходить! — Голос Аврелия Яковлевича отрезвил.
Яма осталась.
И призрак на ее краю. Он разозлился.
— Держись.
Держится. Как-то выживает на холодном ветру…
…случались в Гавеловой жизни ветра и холодней, хотя бы в ту ночь, когда он караулил под окнами некой чиновьей особы, о развлечениях которой ходили весьма интересные слухи…
…тогда ему удалось заснять и сию особу, и детей, к которым оная испытывала противоестественное влечение… и помнится, после его, Гавела, статьи эту самую особу отправили не только в отставку, но и под суд…
Призрак завыл.
Громко.
И швырнул в лицо горсть колючего снега. Острые снежинки липли на кожу и плавили ее… не расплавят.
— Стой, — говорил кто-то.
Гавел стоял.
На краю черной ямы, глядя в саму ее черноту, и она, любопытная, разглядывала Гавела глазами сотен призраков, которым не суждено было выбраться.
И тот, что получил шанс, скулил, жалуясь на холод.
Просил согреть.
— Не думай даже.
Не думает. Он, Гавел, может, и наивный, ежели ведьмаку поверил, но призрак — иное. Гавел чувствует за жалостливым его скулежом голод. Дикий. Старый. Такой, который не унять одною каплей крови. Подпусти — и выпьет досуха…
— Т-ты! — прошипел призрак в лицо и, вытянув бледные руки, толкнул Гавела в грудь. Прикосновение ледяных пальцев принесло и чужую память…
…дворец…
…и женщина, чье лицо прекрасно…
…безумный король, руки которого полны крови. Он черпает ее из чаши и льет на лицо… кровь стекает сквозь пальцы, обвивая предплечья. Король, запрокидывая голову, хохочет.
Светлые волосы разметались.
Корона соскальзывает, катится по ступеням трона, чтобы остановиться у ног женщины, на лицо которой Гавел не смеет смотреть.
Должен.
И он, превозмогая чужой страх, поднимает взгляд…
…должен…
Король кричит, и от голоса его трескаются стекла, выстреливают разноцветными искрами, а Гавел смотрит… через боль, через страх…
Сквозь кровавую пелену.
И та, чье лицо прекрасно, в раздражении кривит губы. Она вскидывает руку, сминая воздух. И звон его отдается в ушах, а потом… воздух расправляется сжатою пружиной…
…в грудь…
…и сердце обрывается, пронзенное осколками ребер…
…последней мыслью — обманул Аврелий Яковлевич, человек, челюсть которого Гавел держал в руке, умер отнюдь не от рук любовницы.
ГЛАВА 6,
где в расследовании намечаются некоторые новые повороты
Если вам кажется, что жизнь ваша дошла до точки, приглядитесь, может статься, что это лишь многоточие.
Мудрая мысль, изреченная постоянным клиентом кабака «Русалочья ночь» Михашкой-алкашом, каковому случилось выиграть в лотерею двести тысяч злотней
Аврелий Яковлевич, подхватив на руки обмякшее тело, лишь крякнул.
Прислушался.
