— Вы меня очень расстроили, Евдокиюшка. Поначалу. А после я взглянул на это дело с другой стороны. Вы не замужем, я холост… чем не партия? Объединяем судьбы, а заодно и капиталы, но вы вновь изволили упрямиться. Пришлось брать дело в свои руки.
— И надеетесь, что у вас получится?
— Уверен, что получится.
Он выглядел до отвращения самодовольным. И Евдокия не удержалась:
— В прошлый раз вы тоже были уверены.
— Увы. Но теперь у меня опыт имеется… и кое-какая информация. На кого вы рассчитываете? На маменьку? У нее, если не ошибаюсь, большие проблемы со здоровьем. На отчима, который оные проблемы решить пытается? И решит. Вот-вот отправит свою дорогую супругу в Пресветлый лес. Ваша сестрица, думаю, отправится вместе с ним… вряд ли он оставит дочь без присмотра. Что же до вас, Евдокия, то… вы ведь не захотите, чтобы ваша дорогая маменька от этой поездки отказалась? Больную женщину беспокоить… это нехорошо… вы ведь так самостоятельны…
Издевается.
И если он говорит правду, то…
…маменька больна.
…и Лютик приехал в Познаньск явно не для того, чтобы за Евдокией присматривать…
…развод займет время… может затянуться на полгода, а то и дольше… маменька уезжать не захочет, пока все не разрешится… а если это ее убьет?
— Вижу, вы все прекрасно понимаете.
Пан Острожский широко и радостно улыбался, поблескивая золотым зубом.
— Я с вами и без помощи посторонней справлюсь, — сказала Евдокия, морщась: голова все еще кружилась, а тело не слушалось.
— Да, конечно… не исключаю… вы — женщина решительная, я бы сказал, чрезмерно решительная. А потому рисковать я не намерен. Как только брак будет заключен, мы обратимся к одной милой даме, моей старой знакомой, которая избавит вас от излишней строптивости. Уверяю, вам оно лишь на пользу пойдет.
Он наклонился и провел пальцами по Евдокииной шее.
— Полчаса, и вы преобразитесь…
— Чтоб тебе… провалиться…
К сожалению, проваливаться пан Острожский явно не собирался. Напротив, он пересел, оказавшись слишком уж близко к Евдокии, обнял, прижал к себе и дыхнул на ухо мятою.
— Уверяю, вам понравится. Вы будете любить меня безоглядно. А я постараюсь стать хорошим мужем.
— Думаете, никто не заметит?
— Приворот, может, и заметили бы, а так… ваша маменька так долго мечтала выдать вас замуж, что наверняка обрадуется. Ваш отчим, возможно, и заподозрит неладное, но вряд ли рискнет здоровьем обожаемой супруги… ваша сестрица не пойдет против воли отца…
— Вы сволочь!
— Уверяю, очень скоро ты, милая моя невеста, изменишь свое мнение.
Экипаж остановился.
— Прошу. — Пан Острожский вновь флягу протянул, помог напиться и рот платочком вытер. От платочка резко, неприятно воняло туалетной водой. — Ну же, Евдокия, не упрямьтесь. У вас все равно сил не хватит сбежать…
Его правда.
Встала она с трудом. А в храм, небольшой, пребывавший в некотором запустении, пан Острожский ее на руках внес. Сам же надел на голову Евдокии веночек из белоцвета, лентами перевитого.
И ленты эти расправил.
Он притворялся таким заботливым, а Евдокия задыхалась от бессильной ярости.
— Кто?
— Что? — Пан Острожский бросил на блюдо перед статуей Иржены-заступницы пару медней.
— Кто вам… про маму…
— А… один крайне предприимчивый юноша, которому очень нужны были деньги…
— Грель.
— Какая разница, дорогая моя? Скоро тебя перестанут волновать подобные проблемы… идем…
Он увлек Евдокию за собой.
Храм был небольшим.
И древним.
В своем нынешнем странном состоянии Евдокия чувствовала его… тяжесть каменных стен, снаружи укрытых шубой дикого винограда. Изнутри стены белили, и на круглых медальонах рисовали двенадцать картин сотворения мира…
…и древо его…
В полумраке белели статуи Иржены.
И Евдокию несли мимо шести ликов богини.
Заступница. Воительница.
Мстящая.
Милосердная с глазами, слепыми от слез.
Утешительница, которая глядит, казалось бы, в самую душу Евдокии, обещая… что?
Дарующая надежду с тонкими свечами на неестественно широких ладонях. Свечей многие дюжины, и огоньки их дрожат, но не обрываются.
— Идем, дорогая, после осмотришься. — Пан Острожский злится.
Неуютно ему.
Страшно.
Одно дело — людям лгать, и другое — богам. Иржена видит, и от нее не откупишься меднями. Он, верно, говорит, что потом, после свадьбы, отсыплет золота на нужды храма, и тем душу успокаивает. А может, и не говорит, может, нет у него никакой души и все-то Евдокия выдумала.
Остановились у белого алтарного камня, над которым висел простой медный колокольчик. Звук его разнесся по храму, и огоньки задрожали…
…нет надежды.
Почти нет… жрец не имеет права связывать судьбы против воли…
— Кто ищет милости богини? — Жрец выступил из-за ширмы, которая почти сливалась со стеной. Он был молод.
И тоже нервничал.
Оглядывался на дверь, которую пан Острожский предусмотрительно запер.
Жрец то и дело вытирал ладони о полы бирюзового своего одеяния и трогал вышитых на нем голубей.
— Мы ищем, — ответил за двоих пан Острожский и скривился.
— Для чего?
— Чтобы просить богиню в милости своей связать две судьбы воедино. — Он даже поклонился, забыв, правда, снять шляпу. И жрец поморщился, но замечание проглотил.
— Я не прошу, — сказала Евдокия.
Пан Острожский сдавил руку, предупреждая, что следует молчать. Но молчать Евдокия не собиралась.
— Этот человек — преступник…
— Дорогая, — пан Острожский закрыл ей рот, — поверь, что здесь это никому не интересно… преступник, жертва… все проплачено.
И жрец отвернулся, покраснев.
Проплачено.
Подготовлено. И Евдокии остается смириться? Ну уж нет! Евдокия смиряться не собирается. Жаль, что единственное, на что она еще способна, — укусить пана Острожского…
— Осторожней, дорогая, — он руку отдернул, — этак и без зубов остаться недолго.
А потом, наклонившись к уху, пообещал:
— Скоро ты, Евдокиюшка, сапоги мне вылизывать будешь и при том от счастья мурлыкать…
— Гм… — Жрец вытащил из-под алтаря массивную книгу в кожаном переплете, чернильницу и стальное перо. — Прошу жениха положить руку на камень…
