Спокойно Матеуш вздохнул только во дворце, в который возвращаться пришлось под конвоем статс-дамы через ход запасной, один из множества неприметных запасных ходов, пронизывавших весь массив Гданьской резиденции.
И, оказавшись в кабинете, обставленном некогда роскошно, но ныне изрядно поблекшем, обернулся к своей спутнице… спутнику?
— Спасибо.
— Всегда пожалуйста, — ответила та… или тот? И щеку почесала. — Будешь должен.
— Я?
— Ну не я же…
Матеуш хотел было возмутиться, но припомнил недавнюю сцену, и ужас в матушкиных очах, и взгляды фрейлин, которым не терпелось поделиться новостью столь удивительной: его высочество не сумели с собою совладать и в порыве страсти снасильничали…
…а если вдруг всплывет — кого…
— Буду, — буркнул наследник престола, падая в низкое кресло. — Выпьешь?
За тайник, сделанный в подлокотнике неведомым, но явно понимающим в женской психологии мастером, это кресло любил не только Матеуш, но и его величество.
— Нет, — со вздохом ответил старший актор, — мне нельзя… на ауре скажется…
И вновь почесался.
— Зудит?
— Еще как… теперь, когда отходит, то крепко…
— Ядовитые?
— Парализующие. Ну я так думаю. — Девица села в кресло напротив и запахнула шаль.
Все ж таки она была прехорошенькой. И стыдно было за свои мысли, и…
— А… ты сам это придумал? — Матеуш коньяк хлебал прямо из бутылки.
— Нет.
— Соучастники, значит. — Бутылку коньяка, приятно прохладную — да и в кабинете нельзя сказать, чтобы было жарко, — его высочество прижали ко лбу. С коньяком думалось легче. — И кто затеял?
— Операция проходит под патронажем его превосходительства…
— Дядя, значит… экий он… фантазер.
Матеуш замолчал.
И старший актор познаньского воеводства, с задумчивым видом перебиравший бахрому на королевской шали, не спешил начинать беседу.
— А… внешность… тоже он выдумал?
— Да нет… есть прототип.
— Прототип, значит… — Это Матеуш произнес задумчиво и, хлебнув из бутылки, повторил с новой, весьма мягкой интонацией: — Про-то-тип… и сильно ты…
— Точь-в-точь.
— Хорошо, если так. — Он уставился на грудь, прикрытую шалью, и старший актор поспешил добавить:
— У нее хвоста нет.
— Ничего. Отсутствие хвоста мы как-нибудь переживем. Главное, чтобы остальное было на месте…
— Остальное на месте.
Это утверждение, кажется, несколько успокоило Матеуша, во всяком случае, бутылку он спрятал в тайник.
— Слушай… не обижайся только, но ты порой такая дура…
— Так и она не особого ума. — Обижаться ненаследный князь и не думал. В настоящий момент он судорожно прикидывал: во что выльется нынешняя история, не столько с покушением, сколько с раскрытием истинной своей личины.
— Ну и ладно. — Коньяк привел наследника престола в замечательное расположение духа. — Может, оно и к лучшему… мозги в женщине — не самое важное…
Продолжить он не успел. Неприметная дверца, сокрытая, ко всему, гардинами, распахнулась, и в кабинет вошла королевская чета.
— Видишь, дорогой, — сказали ее величество, принюхиваясь. — Он еще и пьет!
— Дорогая, — в отличие от супруги, король был настроен куда более благодушно, — он пьет последние лет десять… но меру знает.
Матеуш кивнул, подтверждая отцовские слова: меру он и вправду знал.
— Это для успокоения нервов было, — добавил он и на всякий случай изобразил раскаяние.
Королеве очень нравилось кого-нибудь прощать. Прощая, она чувствовала себя великодушной и милосердной…
— В таком случае, дорогой, — голос ее потеплел, — быть может, мне будет позволено узнать… правду?
— Правду… — Матеуш слегка замялся. — Матушка, вы только не нервничайте…
Фраза сия возымела обратный эффект. И в руках ее величества немедля возникли флакон с нюхательной солью и беленький кружевной платочек.
— Правда в том… — За матушкины переживания Матеушу было стыдно.
Немного.
И еще он осознал, что совершенно не представляет, как внятно изложить обстоятельства, приведшие его в нынешний вид и в отцовский кабинет.
— Правда в том… — Он оглянулся на старшего актора, который стоял, опустив очи долу. И в матушкину шаль закутался так, что только макушка и выглядывала. — Вот пусть он расскажет. А лучше покажет…
И, дотянувшись, одарил конкурсантку королевским пинком, не столько чувствительным, сколько, должно быть, обидным.
— Матеуш! — в ужасе воскликнули ее величество, едва не выронив платочек и соли. — Что ты себе позволяешь?!
— Я? Это что мой возлюбленный дядя себе позволяет!
Вот виноватым себя Матеуш не чувствовал.
Скорее обиженным.
Он вдруг ясно осознал, что все это время пытался ухаживать за…
…цветы дарил.
…и мотыльков, которых получил от одного приятеля, весьма надеявшегося сим незаконным, но очаровательным подарком снискать королевское расположение.
…нет, сам бы Матеуш не стал использовать подобные методы… но вот чуяло его сердце, что панночка Белопольска к нему равнодушна оставалась, несмотря на все ее уверения…
…и ладно бы, от дворцовых красавиц, избалованных вниманием, Матеуш равнодушие стерпел бы, но от провинциальной панночки, которая впервые за пределы родного поместья выехала…
…и вообще, Матеуш не виноват… мотыльки ведь не сработали.
К счастью.
Он только представил себе это… нечто, чешуйчатое и крылатое, причем с крылами плотными, поросшими короткой жесткой шерстью. В общем, нечто весьма, мягко говоря, странное и симпатий сердечных не вызывающее, но объятое наведенною любовью…
Представил и вздрогнул, вознеся Вотану милосердному мысленную благодарность: бабочки оказались некондиционными. Верно, срок заклятия выходил, вот и подарили…
…и хорошо.
— Матеуш, — холодный маменькин голос выдернул из размышлений, в которых Матеуш объяснялся уже не с родителями, но со старшим актором познаньского воеводства, обезумевшим от страсти, — ты…
— Превращайся, — рявкнул Матеуш и на всякий случай за кресло отступил, чтобы к двери поближе.
Нет, он вовсе не был расистом.
Его оборотни в клан приняли, почетным членом, с правом носить клетчатый плед и гольфьь… и гномы одарили Серебряным Кайлом, а к эльфам он и вовсе испытывал чувство, которое с некоторою натяжкой можно было бы назвать благоговением.
