Тварь слушала.
Очарованная запахом, близостью жертвы, глазами ее, в которых отражалась она… и Богуслава видела это отражение.
Тело-шар и многочисленные членистые конечности, поросшие редкими волосками. Волоски шевелились; и Богуслава знала, что ими тварь видит.
Слышит.
Чует.
— Еще, конечно, важно, чтобы канва приличная была… и нитки. Ты не представляешь, до чего сложно достать хорошие нитки! — Ядзита не моргала.
А пальцы шевелились, сплетая шелковую сеть…
…и, наверное, будь тварь чуть поглупей, все бы получилось.
В последнее мгновение, когда сеть была готова, тварь отпрянула, вытолкнув перед собой Богуславу. И шелковое плетение соскользнуло с волос.
— Что за гадость? — Богуслава отбросила его.
Попыталась.
Сеть липла к пальцам и их же опаляла.
— Убери! — взвизгнула Богуслава.
Ядзита молча сняла нити и спрятала в широкий рукав.
— Тебе нужна помощь. — Она сказала это, глядя мимо Богуславы. — Попроси… пока еще от тебя хоть что-то осталось.
Тварь рычала.
И мелко судорожно вздрагивала. Пожалуй, она боялась?
Ядзиты?
— Ненормальная! — Страх твари передался Богуславе. И желание ударить по губам, и чтобы до крови.
— Мы все здесь в какой-то мере ненормальны, — весьма спокойно произнесла Ядзита, отступая к дверям. — Но тебе еще можно помочь. Если, конечно, ты сама этого хочешь.
Хочет.
Наверное.
Записку Лизаньке передали с букетом роз.
Розы были белыми, правда, в количестве всего-то дюжины, зато букет был украшен веточками аспарагуса и лентами.
Красиво.
И письмецо в белом конверте, сбрызнутом туалетною водой, крепкою, хорошей. Лизанька письмецо вертела, нюхала, любовалась… нет, открыть, конечно, открыла, но не сразу.
Перечитала трижды.
До чего ласковый он!
И слова-то какие находит! Приятно чувствовать себя отрадою души и единственною надеждой на личное счастье. И красота ее глаза застит, покоя лишает, сна…
Лизанька вздохнула и, послание к груди прижав, испустила вздох, каковой самой Лизаньке показался томным. Нет, не нужны ей короли и королевичи. А вот любезный Себастьянушка, князь ненаследный… пока ненаследный, но Лизанька законы знает, даром что воеводина дочь, потому и представляет себе хорошо, что такое апелляция и протест. Конечно, Себастьян сам по себе не согласный протестовать, но ежели для будущих детей… нет, о детях она пока не заговаривала, справедливо полагая, что все в жизни должно быть по порядку.
Сначала любовь, потом свадьба и вояж, о котором она только-только думать начала, примеряясь, куда бы хотела поехать, ну и дальше уже, по возвращении на родину, как водится, дети… двое.
Или трое?
Лизанька пока не решила.
Она села было перечитывать письмецо в который уж раз, когда горничная заявила, что, дескать, к Лизаньке с визитом явились… визитеров Лизанька не ждала, а увидев папеньку, который с видом мрачным, насупленным расхаживал по дорожке перед Цветочным павильоном, вовсе не обрадовалась.
— Здравствуй, — сказала Лизанька и щечку для поцелуя подставила.
Сама же испытала… нет, пожалуй, не стыд, скорее уж смущение, поскольку выглядел папенька обыкновенно. Немолодой, обрюзгший, и лысый, и одет просто. Костюм из хорошего сукна, но куплен в лавке готовой одежды, тогда как людям высокого звания надлежит собственным портным обзавестись. И рубашки брать не в познаньском универсальном магазине по полтора злотня за дюжину, а у белошвеек заказывать… запонки вот хорошие: дорогие, с аметистами. Так и понятно, Себастьяном даренные.
— И тебе доброго дня. — Папенька против ожидания не стал в щеку целовать.
А хмурый какой…
Небось донесла хельмовка смуглявая… и чего наговорила?
А чего бы ни наговорила, Лизанька все отрицать станет. И вообще, эта папенькина акторка сама всяческий стыд потеряла! Небось собственное-то счастие упускать не собирается, хвост драный перед королевичем распускает…
— Ах, папенька! — Лизанька заулыбалась, делая вид, что безмерно счастлива видеть родителя. — Как я по тебе соскучилась.
— Неужели? — Евстафий Елисеевич вздохнул и, вытащив платок, отер лысину.
Жарко.
И в парадно-выходном костюме, выбранном супругой за исключительное качество и колер — темно-синий, в узкую лиловую полоску, — он прел. Пиджак давил в подмышках и на животе натягивался так, что при каждом движении ткань, та самая, исключительного качества, пусть и по сниженной цене, потрескивала. Евстафий Елисеевич в цивильном платье чувствовал себя крайне неуютно.
А может, не в платье дело, но в самом месте этом?
Как-никак королевская резиденция…
…и супруга отчаянно желала попасть сюда, дабы с дочерью свидеться. Евстафий Елисеевич обещался — свидятся, как иначе, — но сначала он сам с Лизанькою поговорит.
Вот только с чего беседу начать, воевода не знал.
И шел по дорожке, задыхаясь от жары и тесноты.
Оглянувшись, убедившись, что никого-то нет поблизости, он расстегнул круглые костяные пуговицы и наконец вздохнул с немалым облегчением. Жилета по летнему времени супруга разрешила не надевать, и уже за это Евстафий Елисеевич был ей благодарен.
— Рассказывай, дорогая, — сказал он дочери, которая щебетала что-то про то, как ей здесь нравится. Королевский парк и вправду был хорош.
Цвели розы. И маргаритки цвели. И глициния опустила ветви под тяжестью лиловых гроздей. И все-то цвело, пахло, радовало глаз. Пчелы гудели. И в этакой красоте собственные мысли Евстафия Елисеевича путались, делались тягучими, неудобными. Сразу появлялись сомнения, что, может, вовсе и не прав он, что Лизанькина судьба и вправду жить среди этакой красоты…
Но от мыслей Евстафий Елисеевич отмахнулся. Судьба судьбой, а дело делом.
— Так я рассказываю, папенька! — Лизанька взмахнула ручкой, отгоняя назойливую пчелу. — Давеча мы ходили в зверинец… и со снимками нашими открытки отпечатают, продавать будут… а третьего дня было дефиле в платьях от модного дома…
…и Лизанька мечтала, чтобы ей свадебное досталось, но его, конечно, Мазене отдали, пусть бы Мазена вовсе и нехороша собой была. Зато из Радомилов.
Вот и побоялись оскорбить древний род.
А может, напротив, желали заручиться поддержкою его?
Лизанька не знала, но обиделась, правда, и собственный ее наряд, из пурпурной кисеи и золотого газу, был хорош. К нему полагались шелковые перчатки, но не длинные, каковые ныне в моде, а, напротив, коротенькие, едва-едва косточку прикрывавшие. И голые руки ее поначалу смущали, но…
