— Я вам все еще не нравлюсь? — поинтересовался Себастьян, выкладывая следующий портрет.
— Не нравитесь. — Евдокия не собиралась быть вежливой. — Но я привыкну.
— Если не нравлюсь, то почему вы здесь?
— Неспокойно.
— Зеркала?
— И они тоже… Лихо просил составить контракт, чтобы… чтобы я сама распоряжалась деньгами.
— Точнее, чтобы наш папаша до них не добрался. — Себастьян не удержался и спину поскреб, но зуд не утих, а треклятый амулет раскалился. — Разумный выход. Кстати, если вы уж до контракта договорились, может, спинку мне почешете?
— Что?
— По-родственному.
Евдокия огляделась, верно, в поисках канделябра, но, не обнаружив оного в пределах досягаемости, ехидно поинтересовалась:
— А больше тебе ничего не нужно?
— Нужно. — Себастьян положил первый портрет, темноглазой прехорошенькой девочки в кружевном платьице.
— Что?
— Чтобы Лихо был счастлив.
— И ты считаешь, будто я…
— Я ничего не считаю. Я просто знаю, что рассказал он тебе не только о душегубце… это так, начало…
— Ты так себе и не простил?
— Чего именно? — Камень-амулет жег невыносимо.
— Всего. — Евдокия хлопнула Себастьяна по руке. — Сиди. Болит?
— С чего ты… болит.
— Красное и вздулось, точно тебя пчела укусила.
— Ведьмак.
— Укусил?
— Хуже, — мрачно ответил Себастьян и зубы стиснул, потому как легчайшее прикосновение к плечу вызвало приступ боли. — Если бы укусил, уже бы зажило… а до вопроса, то… не знаю. Я боялся, что он умрет. Потом боялся, что он выживет, но останется калекою… папашка очень на это рассчитывал. Он вообще дерьмовый человек. И окружающих норовит в это самое дерьмо макнуть. Так что привыкай и особо не обольщайся.
— Не обольщаюсь.
Евдокия встала и вышла в ванную комнату, вернулась она с мокрым полотенцем.
Мокрым и холодным!
Себастьян едва не взвизгнул, когда это полотенце на спину плюхнулось и еще к коже прилипло.
— Сиди смирно, — велела Евдокия и, собрав его волосы, перекинула через плечо. — Я понимаю, что мне будут… мягко говоря, не рады.
— Это точно… мягко говоря.
— Ты не любишь своих родичей?
— Смотря каких. — Холод унял зуд, и пусть по спине текла вода, Себастьян готов был терпеть нынешнее неудобство.
Сегодня.
Все закончится сегодня.
— Лихо я люблю. И маму тоже, хотя она совершенно оторванное от реальной жизни создание. Но в этом нет ее вины. Что до остальных, то они в папашу пошли…
— Все?
Евдокии было непонятно, как можно любить кого-то из родных, а на прочих плевать.
— Велеслав спит и видит, как бы титул получить. Без титула он из себя ничего не представляет. А с титулом, глядишь, и найдет невесту с деньгами… сестрицы мои мало лучше. Им титул без надобности, а вот деньги нужны, и немедленно, потому как шмотье, драгоценности… княжны оне.
Себастьян оперся на стену. С полотенца текло, но зуд, удивительное дело, прошел. И уголек амулета погас, и сам амулет успокоился.
Хорошо.
И плохо, потому как права купеческая дочь: не примет ее высокое семейство. Самого Себастьяна тоже не приняли, пусть и смирились с его существованием. Хотя, справедливости ради, он сам не слишком-то старался родственную любовь завоевать. Были встречи, ежегодные и обязательные, отцовские приемы, которые он устраивал на Вотанов день, дни рождения и дни памяти.
Скандалы непременные, потому как отец не выдерживал и начинал цепляться к матушке, а та терпела нападки, поскольку хорошее воспитание не позволяло ей обвинять его… она отвечала сухо, спокойно, но это спокойствие лишь сильней отца злило.
В этой затяжной войне сестрицы приняли отцовскую сторону.
У них ведь замужество и изрядно измаранная репутация единственным приданым, а маменька эту репутацию вот-вот добьет… они говорили громкими, ломкими голосами, от которых мама бледнела, а у Себастьяна начиналась мигрень. И он с трудом удерживался, чтобы не наорать на них.
Мама смущалась.
И не знала, как отвечать. Беспомощно оглядывалась на Себастьяна…
…а Велеслав ныл, что от Лихо давно уже нет вестей…
…вестей не было, младший не любил писать, а вот деньги приходили регулярно. Вот только уходили куда как быстрей.
И снова все были недовольны.
Мало.
Недостаточно.
И зачем ему на границе оставаться, когда есть иной вариант… треклятая Христина год прождала… стерва. А когда ее все-таки спровадили замуж, отец не удержался от очередного скандала…
На сей раз, для разнообразия, виноватым назначили Себастьяна.
— Деньги, деньги, деньги. — Себастьян выложил первый снимок, темноглазой лысенькой девочки с непропорционально крупным носом. Иоланта. — Они только и говорили что о деньгах… отец кричит о добром имени князей Вевельских, а сам этим именем торгует направо и налево… о его судебных решениях давно уже слава ходит… и не только о них. В Совете, где папенька числится, знают, что князь за хорошую сумму проголосует так, как нужно…
…пять лет.
Черные глаза и черные кудряшки. Круглое милое личико, обыкновенное, детское…
— Он у нас ничем не брезгует. Наверняка уже Лихо невесту подыскал…
— И что мне делать? — Евдокия разглядывала снимки.
…в жизни Иоланты нет места тайнам, кроме, пожалуй, одной…
Клементина.
И Родерик, который к ней сватался трижды, а после по королевскому приказу был обвенчан с дочерью барона Клемицкого…
…Иоланта родилась семимесячной.
Такое с младенцами случается…
— Держаться от этой своры подальше. И Лихо держать.
Темные волосы.
Темные глаза… и что-то донельзя знакомое в этом лице…
Шестнадцать лет.
И девушка прелестна, но и только… ей к лицу платье из белой воздушной ткани… красная роза в руке…
…красная роза, единственное яркое пятно… капля крови в ладонях…
И Ядзита.
Последняя из древнего славного рода.
Очаровательный младенец и прелестное дитя… уже не портреты, но снимки, которые несоизмеримо дешевле, а заодно честней. И на очередном — мрачная девочка лет тринадцати. Узкое лицо. Хмурый взгляд, в котором Себастьяну видится обреченность. Две косы. Ленты.
Платье нарядное, но сшитое по моде прошлого века, да и видно, что Ядзите оно тесновато.
