— С чего вы решили?
— С того, что зачем без любовника сбегать-то? — резонно заметила Тиана и ручкой помахала. — Пан демон, а вы б не могли в другую сторону дышать?
— Зачем?
— Воняете больно.
Демон обиделся.
И задумался. И сунул палец в ухо, потому как в ухе раздавалось мерное мерзкое гудение, донельзя раздражавшее его. Ко всему, с пальцем в ухе думалось легче. А демон, несмотря на то что относился к существам высшим, бессмертным и могучим, особым интеллектом не обладал, впрочем по этому поводу сожалений не испытывая. Зачем ему интеллект, когда он высший, бессмертный и могучий?
— Лизанька вернется, — разрешила его сомнения женщина, которую демон был обязан слушать, хотя и не понимал, какое имеет она, хрупкая смертная, право отдавать ему приказы? Но та, что привела демона в мир людей, одарив его вместилищем с почти нетронутой сладкою душой, сумела набросить и путы подчинения. А затем передала их Клементине.
— Знаете, не хотелось бы обижать вас, панна Клементина, — проговорила Тиана, которая сидела на самом краешке стула, демонстративно подобрав юбки, и Матеуш, пользуясь случаем, любовался весьма себе изящными ножками несостоявшейся фаворитки, — однако же на месте Лизаньки я бы повоздержалась возвращаться…
— Дорогая тетушка, — его высочество, оторвавшись от созерцания ног, встали и отвесили поклон, — не скажу, что рад вас видеть… сами разумеете, обстоятельства нашей встречи пробуждают в моей душе некоторые нехорошие подозрения… но, быть может, вы разрешите их?
— Ты умрешь, — сухо ответила Клементина.
— В страшных муках, — уточнил демон и снова дым изрыгнул, правда, на сей раз из ноздрей.
— Допустим, — его высочество присели, — я умру в страшных муках, но позволено ли будет узнать, дорогая моя тетушка, чего ради? Не думаю, что вы на старости лет…
…при этих словах Клементина скривилась, похоже, старой она себя вовсе не ощущала, о чем Матеуш не мог не знать.
— …решили пробиваться к трону. Мы с вами, конечно, не так чтобы особо близки, но вы мне всегда казались женщиной разумной. А потому не можете не понимать, что трон вам не достанется. Есть моя матушка, есть мои сестры… и ежели вдруг возникнет ситуация с моей скоропалительною кончиной, то престол достанется мужу Офелии. Или Гренальдины…
Клементина молчала, глядя на племянника с престранным выражением, словно бы ее и удивляли, и забавляли этакие его рассуждения. Матеуш же, оглаживая рукоять сабли — прикосновение к ней явно успокаивало его высочество, который хоть изо всех сил и храбрился, а все ж переживал, — продолжил:
— Ежели, конечно, ваш злодейский план подразумевает ликвидацию всего моего семейства, а я все ж надеюсь, что вы не столь безумны, то возникают вариации… есть кузены со стороны матушкиной ветви, есть двоюродный дядя, который, несомненно, не упустит удобного случая… есть дядины сыновья и родственники куда более дальние, но меж тем с амбициями.
В его словах имелся резон, но Клементина не спешила возражать.
Несговорчивые ныне злодеи пошли.
— Вы, уж простите, дорогая моя тетушка, не входите даже во второй круг претендентов. Будь вы моложе лет на двадцать, возможно, вас бы использовали, дабы упрочить браком чью-нибудь позицию, а ныне… старая дева никому не нужна.
— Старая дева, — с расстановкой повторила Клементина. И рассмеялась: — Старая дева…
Она смеялась долго, захлебываясь смехом, до слез, до икоты, а Матеуш ждал.
— Она нас всех убьет, — заметила Эржбета, и Ядзита кивнула, соглашаясь, что именно так и будет.
А демон, заслышав о смерти, в очередной раз уточнил:
— В муках.
— Пан демон… — Иоланта вытерла глаза. — А если без мук… как-нибудь.
Демон нахмурился. Смерть, особенно чужую, он почитал событием важным, быть может, наиглавнейшим в жизни, а потому подходил к ней со всей возможной серьезностью. Оная же в понимании демона исключала кончину легкомысленную, избавленную от длительных мук.
Панночка Иоланта, красоте которой слезы нисколько не повредили, продолжила:
— Как-нибудь так… быстренько… раз, и все.
— Быстренько, раз, и все… — повторила за ней Клементина. — Раз, и нет человека… раз, и есть человек… живет себе и живет, никому не нужный. День за днем, год за годом.
— Жаловаться станете? — Матеуш руку с сабли убрал.
И верно. Толку-то от нее.
— Жаловаться? А разве есть мне на что жаловаться, дорогой мой племянник? Я ведь как-никак королевских кровей… живу почти во дворце… почти в семье… в достатке… а небольшие ограничения, как выразился дорогой мой брат, мне лишь на пользу… — Клементина говорила это, не глядя на племянника. А он в свою очередь старательно избегал смотреть на тетушку. — В конце концов, разве мало в этом мире людей, и вправду обделенных? Лишенных крова, куска хлеба…
— Но зато свободных, — это сказала Ядзита, и сказала очень тихо, но была услышана.
— Верно, милая, свободных. Люди почему-то совершенно не ценят свободу…
Демон затряс головой и заткнул пальцем второе ухо, потому как звон, с которым он боролся, не исчезал. Звук был мерзким, на самой грани слышимости, но сколь демон ни старался отрешиться от него, не выходило. Напротив, звон нарастал, раздражая.
И отвлекая.
— Быть может, дорогая тетушка, у вас о ней поэтизированное представление, — предположил Матеуш. — Скажем, вы могли бы быть свободны, ежели бы ваша матушка подбросила бы вас не во дворец, а… скажем, в богадельню святой Матроны… слышали о такой?
О богадельне святой Матроны, расположенной на самой окраине Познаньска, слышали все. Основанная столетия три тому королевой Бригитой Доброй, богадельня была старейшей из заведений подобного толка не только в столице, но и во всем королевстве. Располагалась она на старых складах, время от времени горела, потому как поговаривали, что висело на тех складах проклятие, оттого и продали их за сущие гроши. После пожаров восстанавливалась, открывала ворота, принимая всех — безумцев, стариков, оставшихся на склоне лет без жилья и пропитания, калек, ненужных младенцев. Последних оставляли в каменных корзинах, поименованных в честь добрейшей королевы бригитками. И поговаривали, что младенцы сии рождены везучими, поелику в те давние смутные годы, в которые богадельня была основана, им было бы не выжить. Оставляли детей солдатки, силясь избавиться от этакого явного свидетельства неверности, гулящие девки, прежде-то бросавшие новорожденных на улице, да и не только они. Бывало, что появлялись в бригитках младенчики чистенькие, завернутые в батистовые пеленочки, в которые, по обычаю, клали кошель «на удачу»…
И была удача, правда, свойства весьма специфического.
Младенцы росли. Кто покрепче, то и вырастал, невзирая на холод, царивший в богадельне, на серость, на скудное питание, на учебу в ближайших мастерских, где с учениками-бригитами обращались весьма себе вольно, почитая их за бесплатную рабочую силу. И главное, выходили за двери богадельни отнюдь не королевские экономки, а в лучшем случае швеи да прачки, ежели совсем уж крепко везло, то помощники кухарок…
