А она держалась… и хотелось бы верить, что была счастлива. Но если была, тогда почему до запретной волшбы опустилась?
— Так и не понял. — Эржбета, урожденная княжна Баторова-Надашди, усмехнулась, — в этом самое забавное. Вы изначально были слишком разными. Она раскаялась не в том, что убивала.
— В чем же тогда?
— В том, что ты узнал. И если ты надеешься, что она бы остановилась, то разочарую… невозможно. Мне ли не знать, сколь зависит жизнь от чужой крови… и жизнь, и молодость, и красота…
— Ты не красива.
— Боюсь, дорогой мой бывший зять, многие с тобой не согласятся. Вот королевичу я весьма даже приглянулась… приглянулась бы… потом, позже…
— Увы, почтеннейшая, — отозвался Матеуш, кланяясь, — к дамам вашего возрасту я могу испытывать лишь симпатию, не более того… да и вправду, попахивает от вас.
— Древняя кровь… а вот Миндовг бы меня вспомнил.
— Не сомневаюсь. — Аврелий Яковлевич погладил не то часы, не то сердце, которое от этой беседы успокоилось. — И премного благодарю.
— За что?
— За то, что, панна Эржбета, вы разрешили мои сомнения. Тогда я поступил правильно… хотя нет, правильно было бы обратиться в полицию, и многие остались бы живы.
— Многие кто?
— Люди…
— Люди, — произнесла она, растягивая слоги. — Лю-ди… тебе ли, Аврелька, о людях думать… не твой ли отец тебя в матросы продал? И не он один. Эти самые люди, о которых ты так печешься, слабы и ничтожны. Их удел — служить.
— Таким, как ты?
— Таким, как я. Богами над ними поставленным. Или ты не веришь, что всякая власть свыше дается?
Аврелий Яковлевич промолчал. Беседу сию, о богах и власти, о том, кто кому и чего должен, можно было бы вести долго. Но вот подозревал ведьмак, что вышло то время, которое колдовка для разговоров отвела… и Себастьян понял.
Крестничек напрягся, девку свою к себе прижал, словно надеясь хоть так уберечь.
— Но раз тебе люди эти дороги, то спасай, — с улыбкой произнесла колдовка, руку вскидывая. Скрючила пальцы, дернула незримые нити, которые от меток протянулись…
…и ничего не произошло.
Колдовка нахмурилась и вновь руку воздела, вывязала пальцами хитрый жест…
…ничего.
Воздух слабо полыхнул, нагрелся.
— А я говорил, — наставительно произнес Себастьян, — что нельзя самогоном злоупотреблять, особливо в сомнительных компаниях… или не говорил? Это Евстафий Елисеевич придумал листовочки печатать для народного просвещения. А то ж как выходит, панна колдовка, что народец наш зело буйный. Чуть выпьет — и за ножи, а полицейскому управлению потом работы… езжай выясняй, кто и чего сказал, кто посмотрел косо, а кому и вовсе бесы Хельмовы примерещились…
Колдовка захрипела, царапнув рукой горло.
— А в прошлом-то годе и вовсе дурная историйка приключилась. Вздумал один умелец из сосновых опилок самогонку гнать, продавал задешево. Вот людишки-то тою дешивизной и спокусилися. Сколько уж раз народу говорено, что не бывает, чтобы хорошее и за медень, ан нет, не слушают, каются…
— Что ты… — Колдовка задыхалась, хватая воздух губами.
И губы эти менялись.
Синели.
Запах мертвечины становился вовсе невыносим, но сквозь эту почти нестерпимую вонь пробивались ноты цветочные, мягкие…
…«Ирженина Слеза».
…светлое благословение.
— Потравилися массово. Некоторых-то целители спасли, однако же ж были и такие, которые вовсе с концами. И опять же полиция виновата, не уберегла… а что полиция сделает, ежели сам дурак? — Ненаследный князь подошел к колдовке и, за плечи взявши, тряхнул хорошенько. — Знаете, больше всего я боялся, что удобного случая не представится… пить вы не пили, за общим столом не ели… береглися…
— Ты…
— Я, панна Эржбета, я… чтоб вы знали, до чего тяжко эта ваша «Ирженина Слеза» в перваче растворялась… всю ночь баламутил… но ничего вышло, правда?
— Ты… не понимаешь… теперь…
— Отойди, Себастьянушка. — Аврелий Яковлевич положил ладонь на плечо старшего актора. — Сейчас и вправду начнется…
Болотная лилия.
Мокрая земля, кладбищенская, жирная, которая рассыпалась комьями, скатываясь с лезвия лопаты… и чернела яма, прорываясь в полу. Белыми червями торчали из нее корни…
…или не корни, но волосы?
Побеги-пальцы пробивались сквозь мрамор, тонкие, с черными полукружьями ногтей… шевелились, росли, вытягивая тонкие запястья.
— Дай, дай… — шелестело, и шелест этот заставил колдовку отступить. — Дай…
…мутило.
От слабости.
От страха, не за себя, но за Лихо, что появился, хотя ж Себастьян просил Аврелия Яковлевича братца услать куда-нибудь… проклятый ведь…
Мутило от тьмы, которая собралась под ногами, и пол, недавно выглядевший надежным, истончался. Того и гляди прорвется, выплеснет…
Тьма полнилась белесыми рыбами потерянных душ, которые, чуя слабость хозяйки, поднимались из самых глубин к поверхности.
Больше и больше.
Беловолосые, одинаковые…
…с раззявленными острозубыми ртами, с пустыми глазницами, но все одно зрячие, жадные.
— Вы… — колдовка отступила, держась руками за горло, — вы думаете, что справитесь сами? Справитесь с ними?
Она слышала их шепот, будто ветер над мертвым морем… будто голос иного запретного мира, который был тих, а все одно оглушал.
— Мы попробуем…
— Попробуйте. — Она вдруг рассмеялась и, раскинув руки, сказала: — Свободны! Слышите, вы?! Я, силой своей, кровью своей…
Кровь проступала сквозь кожу красной сыпью, нитями, что сплетались в ручьи, а ручьи лились на пол, некогда ровный, но ныне пошедший прорехами, словно гнилая ткань…
— …даю вам свободу… всем вам…
Колдовка запрокинула голову и захохотала.
Смех ее безумный расколол темноту, выпуская сонмы гневных душ. И те взвились вихрем, воем, налетели поземкой…
— На алтарь! — Бас Аврелия Яковлевича потонул в крике призрачной бури. И сам он, ведьмак, оказался вдруг связан путами старого дома, корнями его, на которых разевались жадные до чужой жизни рты…
— На алтарь! — Себастьян пихнул к алтарю застывшую Клементину…
Его высочество подхватили Эржбету и Габрисию… Мазена и без подсказки бросилась к алтарю, которого призраки сторонились.
…не успели бы.
…несколько шагов, но все одно не успели бы, потому как души… потому как голод и гнев… сама тьма, слишком долго служившая той, которая ныне лишилась сил…
