— Нет!
Зрители шумно возвращались на свои места. Стелла застыла, по-прежнему не поднимая головы. Федор видел, как легкий сквознячок шевелит ее платье…
Стелла спела еще несколько песен — Федор знал только одну — «Женщина в любви» Барбары Стрейзанд. До самого конца концерта никто из них не произнес ни слова.
— Спасибо, Федор, — сказала Майя, когда певица под крики и аплодисменты ушла со сцены.
— Вы знакомы со Стеллой? — Он наконец задал свой вопрос.
Майя молча кивнула. Озадаченный Федор не знал, что и думать. Лицо у художницы стало измученным и бледным, хотя, казалось, куда уж больше. Она поминутно пригубливала воду, и Федору казалось, что Майя удерживается от каких-то слов. Ему хотелось расспросить ее о певице, но он молчал, мудро решив про себя, что, если она захочет, расскажет сама. Майя тоже молчала, иногда взглядывала на него и тут же отводила глаза. Федор недоумевал — чего она ждет? Может, каких-то его слов? Несмотря на свой небедный жизненный опыт, он терялся и, наконец, предпочел выждать. Молчащий человек значителен, некоторым вообще лучше не открывать рта. Правда, последнее к нему не относится, он умел говорить и оставаться при этом значительным.
Он не сразу узнал в женщине, подошедшей к их столику, Стеллу. Она сменила свое роскошное платье на скромное синее, а волосы забрала в конский хвост, лишь грим остался нетронутым. Она остановилась и спросила:
— Можно?
Федор вскочил и отодвинул стул. Стелла взглянула на него с улыбкой, протянула руку. Ладонь у нее была крупная и горячая, пожатие крепкое.
— У вас изумительный голос! — выпалил Федор и поморщился внутренне — получилось банально.
Стелла кивнула. Теперь он мог рассмотреть ее вблизи. Крупные черты, нос с горбинкой, широкие брови, слишком большой рот. Грубоватая красота, что-то гротескное почудилось Федору в лице дивы — то ли из-за избытка макияжа — веки ее были тяжелы от сине-серебряной краски, ресницы торчали стрелами, волосы и щеки мерцали блестками, — то ли из-за неестественно белого лица и полного отсутствия мимики. На губах ее, казалось, навсегда застыла легкая улыбка, кончики рта по-клоунски задирались кверху, и правая бровь была слегка приподнята — будто она прислушивалась к голосам, слышным ей одной, прячась под доброжелательной и снисходительной маской.
«Маска! Вот оно!» — осенило Федора. Лицо дивы походило на маску.
— Что, ответный визит? Как ты меня нашла? — Дива перевела взгляд с Федора, которого рассматривала с доброжелательным любопытством, на Майю.
— Случайно. Почему ты здесь? — Голос художницы звучал враждебно.
— Мне здесь нравится.
— Но почему?! — выкрикнула Майя. — Объясни мне, почему?
Федор судорожно выискивал предлог, чтобы оставить их одних. Что-то происходило на его глазах, закручивался некий вихрь, водоворот, поднимая муть и тревожа обросшие водорослями валуны на дне омута.
На глаза ему попалась плотная, чтобы не сказать толстая, фигура всеобщего знакомца, «желтоватого» журналиста Леши Добродеева, сидевшего за барной стойкой. Как ни странно, в одиночестве. Федор поспешно встал, извинился — пробормотал, что увидел старинного приятеля. Стелла протянула руку и сказала, глядя ему в глаза:
— Не пропадайте… Федор, кажется? У меня плохая память на имена. Вы знаете, где меня найти.
К своему изумлению, Федор почувствовал, что у него загорелись уши.
Завидев его, Леша Добродеев обрадовался и заорал:
— Федорыч! Давай сюда! А то я тут один, как дырка на картине! Ни одной собаки знакомой!
Комплимент, однако. На Лешу не обижались, на него не принято было обижаться, наоборот, его дурацкие замечания и шуточки тут же тиражировались и цитировались записными городскими острословами. Несмотря на придурковатый вид, журналист был далеко не дурак, нос держал по ветру и знал все городские сплетни. Это был именно тот человек, который нужен Федору и которому он собирался задать пару вопросов.
Они обменялись рукопожатием. Леша оказался изрядно на взводе, размахивал руками и орал по своему обыкновению. Он кивнул бармену, и тот потянулся за бутылкой «Джонни Уокера».
— За встречу! — Добродеев сделал широкий жест рукой, и Федор придержал его за локоть — ему показалось, что Леша сейчас свалится.
Они выпили и закусили орешками. Леша бросил в рот целую горсть.
— На Штеллу шлетелись! — шепеляво произнес он, дожевывая орешки. — Какой голосина, а? Сила, тембр, красота нео-пи-су-емая! Можешь мне верить, Леша в этом понимает, он консерваторию закончил, сам поет, знающие люди говорят, вполне профессионально. Четыре октавы! Даже четыре с половиной!
Журналист любил говорить о себе в третьем лице, и собеседник иногда терялся, пытаясь сообразить под словесным напором, о ком идет речь.
— Один на миллион, да что там на миллион! На десять миллионов! Вообще один на планете! Космический! Энергетика зашкаливает!
Леше хотелось болтать, он соскучился без общества. Федор молча внимал.
— Все театры мира рыдают! — журналиста несло. — И ни в какую! Нет, я всегда говорил, они не от мира сего, эти великие! С прибамбасами! Я сейчас пишу статью! Хочу накропать ее биографию, это будет бомба! Оставлю тебе экземплярчик! Уламываю, она пока ни в какую, но ты меня, Федорыч, знаешь! Я, если что задумал…
Федор внимал Лешиной болтовне, поглядывая в сторону столика, за которым сидели Майя и Стелла. Он испытывал неясное разочарование: кто они? Подруги? Любовницы?
— Кто она такая? Ты давно ее знаешь? — перебил он журналиста. Он видел, как Майя схватила диву за руку и как та выдернула ладонь. Лицо ее больше не походило на маску — оно исказилось, на нем была написана такая ненависть, что Федор опешил. Дива подскочила, отшвырнув стул, и почти побежала к выходу. Майя тоже встала и смотрела ей вслед.
— Кто? — спросил прерванный на середине фразы Леша, вытаращив глаза. — Кого я знаю?
— Извини, Леша, я позвоню! — бросил Федор и поспешил к Майе.
— Я хочу домой, — сказала Корфу, завидев Федора. — Уведите меня, пожалуйста.
Они вышли из шумного клуба в ночь — всепрощающую, прохладную, безмятежную. Прохожих на улицах было мало, машин тоже. Майя зябко поежилась, и Федор набросил ей на плечи свой пиджак. Она поблагодарила его кивком.
Несколько желтых такси в ожидании клиентов кучковались у «Белой совы».
Федор усадил Майю, собирался сесть сам, но она сказала умоляюще:
— Нет! Нет, Федор, я страшно устала. Приходите завтра обедать, я приглашаю вас… Идрия придумает что-нибудь, она прекрасно готовит. Придете?
Часы на площади хрипло отбивали время. Городское эхо, оживающее по ночам, повторяло и уносило удары куда-то вверх.
Федор задрал голову и посмотрел на небо. Подсвеченное городскими огнями, оно казалось белесым, но Алексееву тем не менее удалось рассмотреть там несколько неярких звезд.
