Я сказала, что мне надо добраться домой, вызвать такси. Она тут же предложила отвезти меня. Я ни о чем ее не просила, она сама! Сама выбрала свою судьбу. В машине она болтала о свадьбе, о платье, о банкете в «Прадо», пригласила меня, а я сидела, сцепив руки, слепая от ярости, и меня одолевало одно желание — чтобы она заткнулась!
Потом я видела ее в новостях, ненавистное лицо смотрело на меня с издевкой. А я думала: Господи, что со мной не так? Почему все уходит как вода сквозь пальцы? Почему, Федор? Почему вы выбрали эту…
Помните, как вы увезли меня с приема? А потом мы сидели ночью на кухне, пили пиво и разговаривали? Я чувствовала, что мы родственные души, мне казалось, передо мной открывается новая ослепительная жизнь, полная радости!
Спустя несколько дней я поехала к Павлику. Я думала, мы поговорим как старые добрые друзья, я хотела ему сказать, что не сержусь, что мы по-прежнему друзья, а он обвинил меня в убийстве своих женщин, он говорил всякие гадкие слова… он угрожал мне! И я… я защищалась! Он не должен был умереть! Это зелье вполне безобидно, человек не умирает, он просто засыпает. А Павлик умер. Видимо, оно не сочетается с алкоголем… Не знаю.
Я увидела свадебное платье, то, о котором она говорила. Я повесила его на люстру, оно раскачивалось на сквозняке… как живое! А на кухне спал Павлик. То есть я думала, что он спит. Я еще постояла на пороге, как будто прощалась. Прости и прощай! Жаль, что так получилось…
Она задумалась ненадолго. Слова ее с трудом достигали ушей Федора, сознание его ускользало, и ощущение холода усилилось. К нему добавилось чувство невесомости — ему казалось, он парит в воздухе…
— Я хотела увезти Максима, у него уникальный голос, у него могло быть замечательное будущее, но он не хотел меня видеть. А вот его дружок Кристина был настроен совсем по-другому. Мы встретились в «Белой сове», и он поставил мне ультиматум — он уломает Максима, но с условием, что поедет в Италию вместе с нами. Иначе вся «грязная» история нашего семейства с убийством матери Максима и его лечением в психушке здесь и в Италии окажется достоянием прессы. Этот ничтожный сутенер посмел меня шантажировать!
Я сказала, что согласна, и потребовала, чтобы он позвонил Максиму и сказал, что нам необходимо встретиться для серьезного разговора у театра, пусть ждет нас там в шесть. По моей просьбе он позвонил с моего мобильного телефона. Он сказал Максиму: «Она согласна! Мы уедем вместе! Я тебе обещал, помнишь?»
Он торжествовал! Он держался со мной как хозяин положения. Он стал развивать планы относительно Максима, говорил, что тот полностью подчинен ему, что его влияние безгранично. Он был отвратителен! Он говорил о моем брате как о слабоумном и психически неполноценном человеке, которым только он способен руководить.
Я не помню, как это случилось… Мы боролись, он упал и потерял сознание… Я схватила шарф… При драке он разорвал мой браслет, подвески посыпались на пол, я ползала и подбирала их… — Она помотала рукой перед лицом Федора. — Я умирала от ужаса, что откроется дверь и кто-нибудь войдет. Потом я стояла под дверью, прислушиваясь. В коридоре было пусто, и я выскользнула через черный ход в тупичок. Меня никто не видел. Судьба всегда за меня. Знаете, Федор, у каждого из нас есть кто-то, кто ведет нас, и не дай бог, чтобы он выпустил нашу руку…
Я поехала к театру, ожидала Максима почти до восьми, но он не пришел. И я поняла, что он сбежал. Он снова сбежал, и где его искать, я не имела ни малейшего представления. Я звонила ему снова и снова, но он не отвечал.
А потом мы с вами сидели в «Детинце», я не могла оставаться одна, мне было страшно. Вы взяли меня за руку, и я поняла, что вы, Федор, мой единственный друг, который понимает меня, на которого я могу положиться. И я вам рассказала все… почти.
А потом нас увидел это ужасный тип, журналист. Он перелез через ящики с цветами, и вечер был смят, настроение ушло.
Она замолчала. Смотрела, улыбаясь, на Федора. Покачивала головой.
— А ночью мы пили холодное вино на веранде, помните? Светила луна… Итальянцы говорят, что луна притягивает мужчину к женщине. Я чувствовала, что нас тянет друг к другу… Помните, Федор? Но это оказалось ложью, к сожалению.
Я, наверное, проклята. Вся наша семья… Меня снова предали. Вы оттолкнули меня. Но я поняла одну вещь, Федор! Человек может пересилить судьбу! Отряхнуть прах прошлого со своих подошв и начать снова…
И я знаю, как я это сделаю. Вернее, не я, а мой брат Максим. Кстати, он сейчас здесь — Сережа нашел его к каком-то притоне и привез сюда, ко мне. Добрый верный пес Сережа… Я думаю, что Максим устроит пожар, в котором и погибнет. Мне чудом удастся спастись, а вам не удастся, Федор, потому что вы броситесь спасать Максима. То есть сначала меня, а потом его… А этот подлый мальчишка разольет везде бензин, и дом вспыхнет как факел. Жалко, конечно. Наш прекрасный фамильный дом, слегка испачканный кровью.
А я улечу домой! Расплатившись с долгами, оставляя за собой один лишь пепел. И уверяю вас, Федор, провожать меня в аэропорт приедут итальянский консул, мэр вашего паршивого городишки, местная богема — пьяный по обыкновению Виталя Щанский, и серьезный дурак Башкирцев, и хулиган с купеческим размахом Речицкий, и непременно этот липкий репортеришка, ваш друг Добродеев. Все будут жалеть меня — как же, я потеряла единственного брата и… любимого человека. Вас, Федор.
Я буду в черном… Впрочем, я всегда в черном. А Добродеев будет врать всем, что он мой друг. Они все будут врать обо мне — я стану любимой городской легендой. Народ валом повалит на выставку и в музей — смотреть на мои картины.
Это называется уйти, громко хлопнув дверью. Поверьте, Федор, хлопок будет оглушительным.
Огласки, разумеется, не избежать, но знаете, Федор, я подумала и поняла, что это — реклама, а рекламы плохой не бывает, реклама хороша любая. Толпа рванет покупать картины сумасшедшей мадам Корфу, чей сводный брат, маньяк-убийца с божественным голосом, сгорел живьем в пожаре, который сам же и устроил. Цены взлетят до астрономических высот.
Я буду постоянно в черном, буду отказываться от интервью, стану посещать церковь и молиться за погубленные души, за мной всегда и везде будет тянуться шлейф тайны и слухов…
Она с улыбкой смотрела на него.
— Время прощаться, Федор. Мне искренне жаль, что у нас ничего не получилось и мы не будем бродить по кривым улочкам старого Рима, держась за руки, не будем пить кофе в уличном кафе… Жаль. По-моему, я говорила уже, что мой покойный муж терпеть не мог уличных кафе. Я усядусь на старый облезший стул на теневой стороне, закажу капучино, буду пить неторопливо, маленькими глотками, глядя на толпу… в одиночестве. Странная, сумасшедшая, талантливая и трагичная мадам Корфу. Обещаю вспоминать о вас, Федор. Мне искренне жаль, что так получилось. Вы предатель, Федор, вы тоже, но я вас прощаю.
Кстати, на лужайке перед своим домом в Чеккано я повторю композицию с шарами. Я, кажется, говорила вам, что сфера — моя любимая форма, помните? — Она смотрела на него своими очень светлыми глазами, улыбаясь. — Шары снова будут идеально круглыми, серо-голубыми, и среди них несколько черных… сколько же? Сейчас… сейчас, кажется, восемь! Ну да, восемь! Двести или даже триста серо-голубых шаров как дождевое облако, и восемь черных траурных пятен. А вы, сыщик и философ, ни о чем не догадались!
