— И украшение… на ступеньках?
— Украшение? Какое украшение?
— Неважно… — пробормотал Федор.
— А потом как сход лавины — Зинченко, следом дружок Максима, педик. Она задумала разобраться со всеми, с тобой и Максимом. Может, и со мной, я ведь свидетель. У меня дела были в городе, возвращаюсь — горит! Ид-дрия вытащила Максима, увидела меня, тычет в дом, кричит что-то по-итальянски, два слова разобрал — Федор и еще одно! Ты, Алексеев, у нас человек ученый, может, знаешь? Что такое «серпента »?
— Змея… Я видел, как Майя бежала к тебе ночью.
— Змея… — повторил Сережа. — Нормально. Она бежала ко мне… — Он взглянул на Федора, ухмыльнулся, — поправиться. Наркоманила она, а не то, что ты подумал. Старый козел, ее муж, был наркоманом, и Пашка Рыдаев знал, тоже сволочь. Он ее и подсадил. А я знаю, где достать.
— Где Полина? Что она сделала с Полиной?
— Кстати! — Сережа стукнул себя по лбу. Порылся в карманах. — Держи! — Он бросил Федору небольшой предмет. Это был ключ. — У меня в кухне под буфетом лаз в подпол. Твоя барышня там.
— Ты?!
— Я. Скажи спасибо, что успел. Она на тебя запала, Алексеев, а потом увидела вас вместе, и я понял, что нужно спасать твою д-девушку. Так что за тобой д-должок. Да подожди ты! — Он удержал рванувшегося Федора. — В порядке она. Д-должок за тобой, понял? Может, когда-нибудь напомню.
— Ты не сможешь… уйти, — с трудом выговорил Федор.
— Смогу! — сказал как припечатал Ермак, и Алексеев понял, что уйдет.
— А Максим…
— Ид-дрия не даст его в обиду. Любого порвет. Это же зверь-баба!
— Его лечить надо.
— Не нужно, он здоров. Его мать с хахалем замочил не Максим, а Милка. У нее и мать была с большими сдвигами — отравилась. Я услышал выстрелы, бросился в дом и застал… вид на Мадрид. Отправил ее домой, приказал сидеть и не рыпаться, пока не позвоню. А Максиму сказал: нужно спасать сестру от тюрьмы. Он только кивал, бедняга. Поверишь, у меня сердце разрывалось, но не мог я сдать ее. А что бы ты сделал на моем месте? А, философ? Не по закону, а по совести?
Федор не ответил.
— Ладно, прощай, Алексеев. Я бы пошел с тобой в разведку, ты мужик понимающий. Тебя подучить малость, а то слишком… — Он покрутил головой. — Слишком много думаешь. Много д-думать вредно, на твоей философии д-далеко не уедешь. Жизнь штука жестокая… — Он замолчал, а потом вдруг закричал страстно, задрав голову к красному в отблесках пожара небу. — Господи, иже еси на небеси! Не забудь, Господи, что я свои грехи вроде как отмолил, все! Философа спас, перед Максимом очистился. Милку берег как мог. Передай Максиму, Алексеев, чтобы не д-держал на меня зла. Я хотел воспитать из него мужика, но он вроде тебя, хлипкий оказался. Не сдюжил. Ну, д-да у каждого по жизни свои задачи. Прощай! Д-даст Бог, свидимся.
Мотор взревел, взметнулся из-под колес гравий, и как танк рванулся вперед джип афганца Сережи.
Федор стоял секунду-другую, глядя ему вслед, а потом побежал к гостевому домику.
* * *
Полина услышала грохот и громкие голоса. По деревянной лестнице спускались люди.
— Полиночка! — услышала она голос Федора. — Живая! Девочка моя родная, я чуть с ума не сошел! — Он покрывал поцелуями ее руки и лицо. — Все позади, теперь все будет хорошо…
— Привет, Полина! — капитан Астахов выглянул из-за плеча Федора. — Ты как?
Алексеев поднял девушку и понес к лестнице. Ее подхватили сверху.
— Она ничего не ела, — сказал капитан, исследовав пакеты. — Только воду выпила. Досталось девчонке. Я тебе сразу сказал, что эта твоя художница больна на всю голову, а ты ее защищал. — Он стал собирать рассыпанные вещи Полины в сумочку. — Слушай, философ, ты уверен, что не видел номера машины Ермака? Мы бы его сейчас… — Он сжал кулаки.
Федор не ответил и полез вверх по лестнице.
…Дом догорал. В воздухе вороньем кружили хлопья черного пепла. Запах горящего дерева смешивался с вонью лилии вуду в отвратительный коктейль.
«Вот и все, — подумал Федор. — Вот и все…»
Идрия и Максим, черные от сажи, стояли, касаясь друг друга плечами, и смотрели на догорающий дом. Собаки, Дашка и Машка, изваяниями застыли тут же. Федор подошел, стал рядом.
— Феодор! — Идрия взяла его за руку, заглянула в лицо.
— Я вас помню, — Максим сверкнул зубами. — Приходите в «Сову», у меня завтра концерт. Придете?
— Приду. У вас замечательный голос, Максим. Мне очень жаль, что Кристина… Я его хорошо знал.
— Я знаю, он рассказывал, как вы его спасли. Я его предупреждал, чтобы не лез к Миле, но он… он всегда считал меня своей вещью! — последние слова Максим выкрикнул. — Сережа, Мила… понимаете, Федор, я всегда был их вещью! А сейчас я своя вещь! — Он расхохотался.
Федор окинул их взглядом — радостного Максима и улыбающуюся Идрию, чье плечо касалось плеча парня, и подумал — хорошо бы…
— Я жив! Я выжил, и теперь я буду петь!
— Максим, Сергей уехал.
— Я знаю!
— Он рассказал мне…
— Я знаю, Федор! Мила… умерла?
— Мне очень жаль, Максим.
— Мне тоже. — Он заговорил вдруг горячечно: — Я ее любил, она убила мою маму, а Сережа сказал — надо ее спасать, вас теперь только двое. Я все помню! Теперь никого нет, и проклятый дом сгорел. Мила боялась меня, она увезла меня в Италию и заперла в психушку. Меня там мучили! Честное слово, я бы никому ничего не сказал. Но она все равно боялась.
— Понятно. — Федор помолчал. Потом протянул ему руку: — До свидания, Максим! До свидания, Идрия.
Она, широко улыбаясь, кивнула. Федор впервые увидел, как боснийка улыбается.
— Завтра, Федор! — напомнил Максим. — Завтра в «Сове»!
…Он пошел по поляне к джипу, где ждала его Полина. Над криками и грохотом пожара, суетой, гарью и пеплом вдруг взлетел сильный, чуть дрожащий голос Максима, дивы Стеллы, как символ жизни, хотя пела она о смерти:
Я больше не заплачу,
Все выплакала слезы…
Глава 29. Снова триумвират
Моя ты или нет? Не знаю… не пойму…
Но ты со мной всегда, сама того не зная.
И. Северянин. Примитивный романс
Прошло три месяца. Учебный год в разгаре, и Федор Алексеев страшно занят. Рука его почти зажила, остался лишь длинный мужественный шрам.
Савелий Зотов тоже занят — издательство приобрело бывший «Дом книги» — ныне «Книжный червь», — вчистую разорившийся, и теперь правление решало, что с ним делать.
Капитан Астахов разрывался на службе.
