— Лен, начинается рутина. Мне надо подумать, — заговорила я самым мягким, даже нежным голосом. — Завтра нам с тобой предстоит акция по экспроприации законного гонорара. Так что отоспись, напиши планы уроков…
Но Ленка все же обиделась. Ей ведь ужасно хотелось проследить весь процесс расследования, в котором она как-никак не последнюю роль играет.
Обида так явно проступила на ее лице, что я рассмеялась:
— Ладно-ладно. Не дуйся. Поможешь мне. Мы сейчас снова поедем в дом Калякиных. Поищем очевидцев. Я — в Настином доме, а ты в доме напротив. Потом мы с тобой вместе подумаем, где Калякина могла раздобыть такую сумму Это очень и очень важный момент. Если мы узнаем, где она взяла деньги, нам многое откроется. Кстати, а про Ирочку ты что-нибудь знаешь?
— Да так, в общих чертах, с Натальей случайно на эту тему однажды заговорили. Она сказала, что Анастасия Васильевна ей жаловалась на Ирочку.
Мол, бессовестная, жутко избалованная и эгоистичная натура. Считает, что все обязаны ей помогать, и постоянно просит у Романа Николаевича денег.
— Значит, еще одна задача на сегодня — выспросить у Натальи все, что она знает про Ирочку.
Я затушила сигарету в пепельнице и запустила двигатель.
Заседание дворового парламента возле дома Калякиных происходило, как и следовало ожидать, на единственной пока еще как-то стоявшей лавочке. Я молча подошла и села на краешек сиденья.
Старушки как раз вплотную подошли к самой больной теме сегодняшнего дня — очередному повышению цен. Я в разговор не вмешивалась. Нехорошо перебивать старших. Скромность украшает.
Все равно надолго их не хватит, и любопытство победит. Расчет оказался верным — ждать мне почти не пришлось.
— А ты-то, доченька, к кому? — спросила одна старушенция. Как потом выяснилось, ее звали баба Вера.
— Да я тут Калякина поджидаю.
— О-от, — вмешалась другая, которую коллеги по парламенту величали Николавной, — добрым людям, — старушка сделала ударение именно на последнем слоге, — и посидеть негде. Никому ниче не надо. Я уж сколько заявлений в ЖКХ писала, чтобы лавочки сделали. Да то! Разбежались. Последняя-то скоро догниет и рухнет.
— А ты Роману родственница, никак?
— Да нет. Мне по делу к нему надо. Я из школы.
Из родительского комитета.
И тут я каждой клеточкой организма почувствовала, что старушкам страшно хочется узнать, по какому именно делу я жду Калякина. Но бабуськи, они тоже стратеги те еще! Сразу перестали якобы обращать на меня внимание и переключились на обсуждение трагедии в семье Калякиных. Я плавно влилась в разговор, направляя его в нужное мне русло. И узнала чрезвычайно важные вещи.
Старушки наперебой стали рассказывать, как алкаши из калякинского подъезда спускались с пятого этажа. А женщина белобрысая с родинкой на щеке в блестящей кофточке и красной в мелкий белый горошек юбке метнулась вверх, едва не сбив их с ног.
— Да их и немудрено сбить. Они еле-еле на них держатся завсегда, — съязвила баба Шура.
— А зачем же ей вверх бежать, — невинно поинтересовалась я, — ведь люки на чердак закрыты?
О ключе, разумеется, можно было позаботиться заранее. И если женщина побежала наверх, значит, ключ у нее был. Она скорее всего переоделась на чердаке и вышла из другого подъезда. Мне об этом догадаться отнюдь не трудно, поскольку я сама иногда чердаками пользуюсь. Не раз приходилось таким образом шкуру спасать.
— О-ой, да что там за замок. Его заранее открыть можно, — подтвердила мои предположения баба Вера и запальчиво высказала свои:
— А может, врут все алкаши. Может, сами ей и помогали. Откуда у Любки опосля блестящая кофта появилась и юбка красная?
Интересно… Надо бы срочно с Любкой-алкашкой увидеться… Тут же выяснилось, что Любка со своим хахалем должна появиться с минуты на минуту.
— Я давеча мальчонку ейного видела, — сообщила Николавна. — Кукурузу домой понес. Так что она сейчас помчится ее продавать.
Я решила не подниматься к Любке-алкашке, а подождать здесь, на улице. Заодно выяснить, что знают вездесущие старушки про сестру Романа Николаевича.
О финансовых тонкостях отношений Насти и Ирочки бабульки не знали. Но подтвердили: золовки не шибко ладили. И еще я узнала, что Ирочка — яркая блондинка. А это уже кое-что. Разве не могла она, загримировавшись так, чтобы ее не узнали, пробраться в квартиру? Ведь известно, что дверь убийца открыла своим ключом.
Строя догадки, я ненадолго утратила связь с действительностью, но была возвращена к ней неожиданным образом. Из подъезда, где жили Калякины, вдруг вывалилась живописная парочка. Остановившись у подъезда, мужчина и женщина яростно жестикулировали и отвешивали друг другу «теплые» комплименты. Причем — на всю округу.
Она — дама неопределенного возраста, в серой шерстяной кофте, сильно видавшей виды. Причем это еще слишком мягко сказано. Кофта была больше похожа на половую тряпку, которой мыли асфальт на этой самой Кавказской улице. Вместо семи положенных пуговиц имелось только три, да и те болтались на честном слове. По этой уважительной причине кофта была распахнута, и из-под нее выглядывала майка с серебристыми блестками, видимо, та самая, про которую только что вещали старушки. Блестки в некоторых местах облетели, оставив зеленоватые следы от клея. Уцелевшие чешуйки потускнели, стали серыми. Наверное, Любка как надела эту майку месяц назад, так и не снимала больше. Туалет довершали мятая драповая юбка и стоптанные тапки. Волосы женщины прутьями висели, выбиваясь из-под платка непонятного цвета. Под правым глазом на отечном, со следами беспробудного пьянства лице этой очаровашки красовался сине-желто-фиолетовый фингал.
Он — мужчина немного помоложе, чем его подружка, но также с явными следами деградации во всем внешнем облике. Старая фуфайка нараспашку, разорванная во многих местах, со свисавшими из дыр грязными клочьями ваты. Торчащие в разные стороны волосы с проседью с запутавшимися в них перьями, щепками и прочим мусором непонятного происхождения.
Оба были вдрызг пьяные. И оба имели претензии друг к другу. Посему безобразно ругались.
— Вот это и есть Любка со своим хахалем, — шепнула мне баба Вера. — Они убивцу-то видели.
Я поднялась и направила свои стопы к сим ярким личностям. Хочешь не хочешь, а попытаться поговорить надо. Хоть завалященькие, а свидетели все же.
Мужчина держал в руках драную авоську, доверху наполненную кукурузой. Початки выглядывали из дыр, так и норовя вывалиться в какую-нибудь лужу. Дамочка пыталась конфисковать сумку, атакуя друга то с одной, то с другой стороны, при этом безостановочно вопя:
— Ты, скотина, дождесси… Убью!.. Вообще больше не приходи. А заявисси, так я тебя, козел пернатый, с лестницы спущу. Ты, што ль, кукурузу тырил? Это мой мальчишка за ней ездил. К черту на кулички ездил, между прочим. Воровал. Чуть не попался даже. А ты схватил. Дай сумку, сказала, пока я тебе харю не набила…
