Это безумие длилось до рассвета. Казалось, они изнемогли, испив до дна, до последней капли чашу наслаждения, но ласковые взгляды, тихие слова любви и нежные признания опять будили желание.
— Я никогда не был так счастлив, свет мой, ангел, Лиза, — шептал Nikolas, зарываясь в ее длинные волосы, рассыпанные по подушке. — Я даже не знал, что можно так любить. Богиня моя, радость, счастье…
Женщина ласкала его руки, целовала родинки на лице и тоже шептала:
— Хороший мой мальчик, сердечко мое, жизнь моя…
И снова поцелуи, объятья, желание слиться, проникнуться друг другом навсегда, навечно…
До рассвета они не сомкнули глаз, будто боялись, что эта ночь окажется только сном.
— Неужели я сейчас очнусь, и ты не исчезнешь, как это было уже не раз? — спрашивал по-детски беззащитный в своей открытости Мещерский. — О, моя Лиза, моя чудная, маленькая Лиза…
— Я не исчезну, мой ангел, но тебе пора, — грустно улыбаясь, сказала Лизавета Сергеевна, заметив, что стало совсем светло.
— Нет, еще рано. Поцелуй меня, не уходи, еще чуть-чуть… — томно шептал Nikolas, целуя ее глаза, шею, губы. Лизавета Сергеевна с горечью подумала: «Ну, просто сцена из „Ромео и Джульетты“, только теперешняя Джульетта в три раза превосходит возрастом шекспировскую!»
— Ты еще совсем юн, — тихо сказала она, — и не знаешь, что страсти опасны, губительны, они не приносят добра.
— А любовь? Разве любовь не оправдывает все?
— Любовь, а не страсть.
— А разве это не одно и то же?
— Нет, любовь истинная жертвенна, а не жадна. В истинной любви человек любит для другого, но не для себя…
— А как же это: «Возлюби ближнего, как самого себя»? Получается, если себя не любишь, то не способен и другого полюбить!
Лизавета Сергеевна поцеловала его в макушку.
— Я боюсь, Николенька. Боюсь ошибки, боюсь этой страсти, этого безумия. Не ошибаемся ли мы?
— Нет. Не случись этого сегодня, я бы сошел с ума. Выходит, ты — мой спаситель.
— Не кощунствуй, дружочек, — прикрываясь одеялом, она подняла с полу сорочку, накинула пеньюар. — Тебе пора. Умойся, я солью тебе воду. — Она взялась за тяжелый кувшин и придвинула таз.
— Нет, я пойду искупаюсь. И надо это убрать, — он провел рукой по обросшей щеке.
— Поздно, тебя заметят, — не согласилась дама.
Умывшись и одевшись, Nikolas отправился восвояси. На прощание он сжал ладонями ее лицо, нежно поцеловал в губы и спросил:
— Я еще приду сюда?
Лизавета Сергеевна ничего не смогла ответить на это. С приходом дня все опять становилось запутанным, неясным.
Наскоро приведя себя в порядок, прибрав постель и открыв окно, Лизавета Сергеевна вызвала горничную. С ее помощью она причесалась и оделась к завтраку. Когда все было готово, хозяйка предупредила Палашу, что Nikolas «вернулся».
— Ну, так известное дело: они с барчуком на озеро пошли.
— Как? — Лизавета Сергеевна, уже встав, снова село в кресло.
— Да оченно просто. Я еще было удивилась: холодно и вода, как лед. А Петя и отвечают: «Нам это как раз и надо!»
— Ничего не понимаю, — пробормотала Лизавета Сергеевна и отправилась в столовую, куда постепенно стекался сонный народ. Все были в сборе за исключением Пети и Nikolas. Переглянувшись с доктором, который был серьезен и замкнут, как обычно по утрам, хозяйка непринужденно объявила:
— Думаю, вас обрадует известие, что Nikolas Мещерский вернулся.
— Наконец-то! Чудесно, чудесно! — захлопала в ладоши Аннет.
Маша удивленно подняла брови и спросила:
— И где он?
— Возможно, отдыхает после дороги, — предположил Крауз.
— Да нет же! Маменька, они с Петей ушли на озеро закаляться в холодной воде, — радостно сообщила Аннет.
У Лизаветы Сергеевны пропал аппетит. Что-то здесь нет так, очень уж скоро дети все узнали. Когда же в столовой, наконец, объявились недостающие в прекрасном расположении духа и разрумяненные купанием и прогулкой, Лизавета Сергеевна впилась вопросительным взглядом в Мещерского. Тот ответил ей нежной улыбкой и набросился на холодную телятину и Маврины пироги с восхитительным, здоровым аппетитом, равно как и Петя.
— По нашим приметам сегодня не будет дождя, — уверенно сообщил осведомленный Петя в промежутках между едой. — Можно устроить верховую прогулку или пикник.
— Только не верховую прогулку! — воскликнула Лизавета Сергеевна, а Nikolas лукаво улыбнулся. Решили устроить обед где-нибудь на озере, поиграть в горелки или лапту, испечь на костре картошку.
После завтрака Лизавета Сергеевна призвала к себе младших детей и напрямик спросила, как они узнали о возвращении Nikolas? Дети замялись, переглядываясь, затем Аннет не выдержала и выпалила:
— Маменька, ты только не сердись, но мы знали, что Nikolas здесь.
— Как?!
— Это только я и Петя, ей-Богу, маменька, больше никто!
— Рассказывайте.
Слушая их сбивчивую, путаную речь, Лизавета Сергеевна в который уже раз подумала с сожалением: «Как мало мы, родители, знаем о своих детях! Они живут какой-то своей, сложной жизнью, и получается, мы ничего о ней не знаем…»
Дети, перебивая и дополняя друг друга, поведали следующее. Когда разъехалась молодежь, и в доме поселилась тишина, они заскучали. Маменька постоянно была занята и чем-то озабочена, Маша сердилась на Крауза и занималась только им, кузены играли в карты… и все так. Аннет как-то упросила Петю поиграть с ней в прятки на втором этаже и в поисках удобного места нарушила негласный запрет — вошла в маменькину спальню. Она очень удивилась, обнаружив там спящую в креслах Палашу. Бесшумно прокравшись мимо нее, Аннет спряталась за ширму. Тут она услышала какие-то звуки со стороны кровати. За пологом, который был задернут, явно кто-то скрывался. Это, конечно, не могла быть маменька: девочка только что встретила ее в гостиной. Заинтригованная и испуганная Аннет осторожно приоткрыла полог и застыла от изумления. Менее всего она готова была видеть здесь Мещерского. Nikolas смотрел на нее улыбающимися глазами, но был страшно бледен, а грудь его — перевязана. Будучи вполне сообразительным ребенком, Аннет обо всем догадалась. Nikolas приложил палец к губам, призывая молчать. Девочка кивнула головой и, гордая, что несет с собой взрослый секрет, выскользнула из комнаты.
Но оказалось, что обладать секретом одной — трудно и совсем неинтересно. И вот однажды, когда Петя в очередной раз попенял Мещерскому за его несвоевременное исчезновение, она не выдержала и, заставив Петю побожиться, что не продаст, открыла свою тайну. Петя, конечно, тут же захотел увидеть Мещерского своими глазами и убедиться, что это не розыгрыш, на которые Аннет была большая мастерица. Они выбрали момент, когда все оказались заняты, и проникли в маменькину спальню. Nikolas обрадовался Пете. потому что скучал по нему. С тех пор дети часто навещали больного, скрашивая его одиночество и заточение.
