— Пожалуй, нет, — ответил он, считая, что не вправе пересказывать Нине чужую историю. — Это значит, что я — счастливый человек?
— Конечно! Хотя, может, ты просто сейчас не можешь ничего такого вспомнить. Когда-нибудь ты непременно припомнишь какую-нибудь историю, не оставившую тебя равнодушным, и подумаешь обо мне, о моих словах.
— Может, у тебя гипертрофированное, обостренное чувство восприятия всего негативного? И вызвано это определенными жизненными обстоятельствами? Потому и грубую шутку своего мужа ты приняла так близко к сердцу, а потом еще и этот поступок твоей мачехи…
Вдруг ее лицо на мгновение просветлело, она явно собралась что-то сказать, признаться ему в чем-то еще, но, вероятно, тут же передумала. Просто вздохнула судорожно и закашлялась, словно подавившись невысказанными словами.
— Знаешь, я бы, может, и не поверил тебе, если бы не пистолет, который ты мне показала, и деньги. Надеюсь, они настоящие? Вернее, мне хотелось бы, конечно, чтобы все это было розыгрышем, — признался он.
— Да разве такими вещами шутят? И пистолет настоящий, и деньги. Не расстраивайся так! Это же не ты совершил убийство, а я, я, понимаешь? И это мои грехи. А ты только помогаешь мне. К тому же, если вдруг меня все-таки вычислят и найдут, ты просто скажешь, что и понятия ни о чем не имел. Мол, мы познакомились с тобою самым обыкновенным образом, я сказала тебе, что я — твоя поклонница, влюблена в тебя, тем более что это чистая правда. Неужели ты думаешь, что я обратилась бы к тебе за помощью, если бы не была в тебя влюблена?!
— Нина! Ты не перестаешь меня удивлять!
— По-моему, ты и так должен был это почувствовать. Огромное количество женщин влюблены в тебя! Разве у тебя нет своего сайта, где женщины не признавались бы тебе в любви?
Сайт у Германа был. Только занимался им нанятый Рубиным человек, следивший за тем, чтобы все было в порядке и сайт не засорялся письмами сумасшедших влюбленных теток. Понятное дело, не обходилось и без рекламы — оттуда можно было бесплатно скачивать отрывки с последних дисков, а также заказать и сами диски.
— Я понимаю, что кому-то может понравиться моя музыка. — Герман почувствовал, что краснеет. — Но я…
— Брось, ты прекрасно знаешь, что нравишься женщинам. Ты красивый, даже очень! И чем-то похож на Джереми Айронса. Что-то в тебе есть такое… сексуальное. К тому же ты очень талантлив, и твоя музыка отражает состояние твоей души. Музыка у тебя светлая, грустная, я бы даже сказала, гениальная! Я могла бы целыми днями слушать ее.
— Если бы ты любила меня, — пробормотал он, заметно нервничая и смущаясь, — то не стала бы так меня подставлять.
— Прости. Ты же понимаешь, что рано или поздно я оставлю тебя, уйду. Мне нужно только одно: чтобы люди, занятые поисками преступника — меня, закрыли бы свои дела и расписались в своем полном бессилии.
— Но это же невозможно!
— Почему?
— Да потому, что ты тоже исчезла — просто как жена твоего мужа, Вадима! И тебя тоже ищут, только, скорее всего, как жертву. И когда же ты собираешься вернуться в свою прежнюю жизнь? Когда? И как, каким образом?! Может, все-таки тебе стоит вернуться уже сейчас и сказать, что ты пришла в себя где-то на дороге? Назови какое-нибудь место неподалеку от того места, где ты расправилась со своим мужем и его приятелем. Опиши злодея, якобы гнавшегося за тобой. Спрячь пистолет куда-нибудь подальше и поглубже. И тогда ты окажешься вне всяких подозрений.
— Да? А как же моя мачеха? Получится, что все вокруг меня погибают. А я — жива! Нет, я боюсь.
— Но ты же убила их не просто для того, чтобы стереть с лица земли, наверное, ты хотела как-то облегчить себе жизнь, избавиться от тех, кто тебе мешал, разве не так?
— Нет. Я просто приговорила их, понимаешь? Я не допустила того, чтобы меня изнасиловали, предали! И не позволила кому-то забрать мою квартиру!
— Значит, ты действительно собираешься сделать пластическую операцию и поменять паспорт?! Думаешь, у тебя получится?
— Если ты мне поможешь — да.
— Но как?!
— Тебе почти ничего не понадобится делать. Сначала надо переждать какое-то время, а потом ты отвезешь меня к одному хирургу. Я тебе скажу, куда именно.
— У тебя есть знакомые «пластики»? Может, ты уже когда-то меняла свою внешность?!
— Нет. Такими глупостями, если бы мне не приспичило, я бы никогда не стала заниматься. Я вполне довольна своей внешностью. Но когда речь идет о жизни, о безопасности… Герман, я просто жить хочу!
— Ладно, хватит об этом. Я уже пожалел, что вновь завел разговор на эту тему. Давай лучше музыку послушаем.
Она внезапно улыбнулась и, поцеловав его — быстро, мимолетно, в щеку, замерла в своем кресле, уставившись на пляшущий огонь в камине.
7
Так случилось, что они больше трех часов проспали — каждый в своей комнате. Метель расслабила их. Закрывать кур и задать им вечернюю порцию корма они отправились вдвоем. Надев валенки, проваливаясь по пояс в сугробы, они добрались до курятника.
Снег все валил и валил, забивался в волосы и шапки, залеплял глаза.
— Хорошо, что я не накрашена! Вообще-то, — кричала она, пытаясь перебороть завывание ветра и прикрываясь рукой от снега, — я всегда крашусь! А здесь, у тебя, веду себя как дома!
В курятнике было тихо и относительно тепло. Куры сидели на своих насестах и с удивлением смотрели на рассыпанный для них корм.
— Похоже, они сыты. Можно было и не приходить, — сказал Герман.
— Ты такой смешной! Кур завел. А вон тот сарайчик… там ты коз собираешься держать?
— Почему именно коз?
— Не знаю. У них молоко полезное.
— Нет, я никого там не собираюсь держать. И в сарай этот не хожу.
— Почему?
— Неприятные воспоминания.
— Зачем ты тогда его построил?
— Это не я построил.
— А кто же?
— Бывший хозяин.
— Он тоже был любителем пожить самостоятельно, в отдалении от благ цивилизации?
— Да.
— И где же он?
— Много будешь знать — скоро состаришься.
Герману вдруг стало нехорошо. «Понимаешь, в жизни очень много зла. Но некоторые люди живут, ничего такого не замечая. И не потому, что они не желают видеть это зло, нет, просто оно как бы обходит их стороной. Это счастливые люди! Скажи, когда ты жил в Москве, у тебя были знакомые или родные, у которых случилась бы какая-нибудь трагедия!»
Как же он мог забыть об этом?!
Но признаваться этой чужой ему девушке о том, что он пережил здесь, в нескольких шагах отсюда, он не хотел. Все это было слишком личным. Да и какое ей дело до его душевных переживаний? Ведь она расспрашивала его исключительно для того, чтобы оправдаться перед ним, объяснить, как она могла дойти до убийства! И вообще, не проявление ли это ее грубейшего эгоизма?
