— Меня зовут Гане, — сообщил старик, прервав мечтания Эльнары, и, не долго думая, захлопотал по хозяйству. — Вряд ли в нашей деревне вы найдете кого-то старше меня. Прошлой зимой исполнилось ровно полвека, как я живу на белом свете. Деревенька наша называется Парка по названию речки, которая течет здесь неподалеку. Деревенька небольшая — всего-то тридцать пять дворов. Живем меж собой дружно, как большая семья, разделяя друг с другом и радости и горести. Ланшеронцы — народ мирный и добрый — и трудиться умеет, и повеселиться не забывает. А вас-то как звать-величать, люди добрые?
— Меня зовут Эльнара, я дочь лекаря Пехлибея из города Архота, что в Хоршикском ханстве, — представилась девушка, — а это мой друг Султан, он — круглый сирота. Больше полугода тому назад покинули мы свою родину и проделали очень большой путь в поисках спокойной жизни. В нашей стране нам угрожала опасность. В дороге нам повстречался профессор Моро из Парижа и сказал, будто люди хорошо живут во Франции. Вот мы и решили, господин Гане, попытать счастья, отправившись за море. Родину мы любим и скучаем по ней, но тяжело жить там, где не знаешь, что с тобой может случиться завтра. Так мы и оказались с Султаном здесь, даже не ведая, как называется земля, подарившая нам спасение после несчастья, которое случилось с нами на море.
— Вы попали в королевство Ланшерон. Вот уже пять лет здесь правит наш доблестный король Генрих по прозвищу Бесстрашный, — при этих словах хозяин дома расправил плечи и приосанился. — Меня зовите просто дед Гане. У нас в Парке господ нет, все мы меж собой братья и сестры. Живем пусть не богато, но и не бедно, зарабатывая Божьей помощью и своим трудом на все, что нужно человеку для честной жизни. А знатных людей Ланшерона можно встретить в больших городах, как, например, Фаркон. Там живет моя дочь Эльза. Семь лет назад я отдал ее замуж за тамошнего кузнеца Басона. Родила она ему двоих детей, а теперь работает белошвейкой в мастерской госпожи Косьон. Каждое лето приезжает в отчий дом погостить, воздухом чистым лесным подышать. У них-то там, в Фарконе, и деревьев настоящих, почитай, нет — все больше кустарники да цветы растут. А разве ж они заменят лес? Но Эльза своей городской жизнью очень довольна, да и муж ее Маош Басон никогда не жаловался. Так что все у дочки хорошо, — хозяин дома явно любил поговорить. — А здесь я живу со своим сыном Андре. У него трое детей — работящие! Старшие сыновья уже помогают отцу летом за плугом ходить, а зимой на охоту вместе ходят. Внучка подрастает, рукоделию да стряпне у матери учится… В общем, на судьбу мне грех жаловаться — доживаю свой век в счастье да спокойствии, чего и другим желаю.
— Дед Гане, — вмешался в разговор до сих пор молчавший Султан, — а далеко ли от вашей Парки до Парижу?
— Ты говоришь, мил человек, о главном городе Франции? — догадался старик. — Да, далече он отсюда. Чтобы попасть туда, вам нужно будет пройти через весь Ланшерон.
— А как называется главный город королевства Ланшерон? — полюбопытствовал Султан, которого сызмальства тянуло к таким же крупным городам, каким ему казался родной Перистан или город мечты — Париж.
— Ласток. Это слово означает «прекрасный», — пояснил Гане. Его карие глаза устремились сквозь пространство. Было видно, что старик погрузился в теплые воспоминания о прошлом. — Бывал я там пару раз в молодые годы. Даже подумывал остаться, но дома ждала меня невеста — Августа, — которая никуда не хотела уезжать из родной Парки. Пришлось обосноваться здесь. Женился, а все ж в первое время уговаривал Августу хотя бы раз вместе съездить, посмотреть Ласток, чтоб уж потом решить, где жилье устраивать. Но тут дети один за другим родились, хозяйство кой-какое появилось… Разве ж бросишь это все? А там и старость пришла. Умерла моя милая Августа три года тому назад, а теперь и я свой час жду, чтобы встретиться с ней на небесах. Четверть века прожили мы душа в душу. Трудно мне теперь без Августы, только никак не заберет меня Господь к себе, — старик загрустил.
— Дедушка, а большой ли город-то Ласток? — Эли постаралась отвлечь Гане от его грустных мыслей.
— Очень большой, — оживился дед. — Пожалуй, раз в пятьдесят больше нашей Парки, а может, даже в сто! Очень большой и очень красивый. Дома в нем — высокие, добротные, из кирпича; улицы широкие, вымощены булыжником — на них целых три телеги можно в ряд поместить, и то будут стоять свободно, не мешая друг другу. По ночам по улицам ходят факельщики, освещая город, а ближе к утру за свою работу принимаются уборщики, так что в Ластоке всегда свежо и чисто. И деревьев там будет побольше, чем в Фарконе, а уж людей так видимо-невидимо. Думаю, вашему хваленому Парижу такое и не снилось! Да и люди в Ластоке живут побогаче, чем в других местах. Король Генрих очень любит свою столицу и ничего не жалеет для того, чтобы ланшеронцы могли гордиться ею. Да что там говорить, если даже у меня спустя столько лет все еще сердечко-то покалывает при одном только воспоминании о Ластоке. А за последние годы, говорят, он еще больше похорошел и расширился. Как бы я хотел пусть даже одним глазком его увидеть! Да только куда уж мне теперь ехать, когда одной ногой в могиле стою. Надо было уговорить Августу — может, нынче в столице бы жил. Время, милые мои, бежит так, что за ним и не поспеешь. Упущенное наверстать непросто… — Гане на мгновение замолчал и вдруг неожиданно обратился к гостям: — А вот послушайте-ка мой совет мудрый. Сами, небось, знаете, люди старые напрасного иль худого никогда не посоветуют. Вот ты, Эльнара, говоришь, что никогда дома не знала, что с тобой может случиться завтра. Видать, не все спокойно в вашем ханстве — лихих людей немало. А я вот про Париж, куда вы с таким нетерпением рветесь, не раз слыхивал, что это очень беспокойный город. Разбойников там хватает: грабят средь бела дня, не разбирая, богач перед ними, бедняк ли… А уж если не найдут, чем поживиться, так могут запросто на тот свет отправить. И рыцари тамошние не то что наши — в присутствии самого короля могут драку затеять. По улицам ходят, шпагами гремят: кто не так взглянет, сразу шпагу в ход пускают. Женщины честные от этих смельчаков сильно страдают. Слышал я еще, что рыцари в Париже всех девок местных перепортили, теперь развлечения ради по другим городам отечества рыщут: как увидят молоденькую смазливую девицу, тут же ее на коня, тогда ищи-свищи ветра в поле. Матери безутешные по всей стране страдают, ходоков к королю шлют, но пока все без толку. Может, и король у них такой, ничем не лучше своих рыцарей… Не то что наш Генрих Бесстрашный — все у него по уму да по справедливости. В общем, несладко жить честным людям в этом Париже.
— Но ведь люди как-то живут, да еще и радуются! — удивилась Эли. — Неужто там совсем плохо? Надо бы своими глазами увидеть…
— Зачем же понапрасну подвергать себя опасности? — в свою очередь удивился Гане. — Плохо жить человек везде может, но хорошо жить в Париже могут только разбойники, у них денег куры не клюют. А вы с Султаном, как я погляжу, люди честные. Таким не место во Франции, погрязшей в грехах, а вот в Ланшероне — в самый раз. Я не предлагаю вам остаться в Парке — для этого нужно родиться земледельцем. У нас все радости и заботы с землей связаны, а у тебя, дочка, руки больно нежные для такой работы! Да и вся ты такая махонькая и худенькая, того и гляди — ветром снесет; наши ланшеронские женщины покрепче будут. Отправляйтесь-ка вы лучше в Ласток — город большой, красивый, чистый и спокойный, не чета вашему Парижу, да и добираться до него не так далеко: если завтра выйдете в дорогу, то до первого снега успеете попасть в сердце и гордость Ланшерона.
