Переглянувшись, Виктор, альбинос и Пастух взяли по новой тарелке.
— Готовы? — Воронов держал ружье на вытянутых вниз руках. — ДАВАЙ!
Три круглые плоские мишени взлетели над головами. Бросок вышел недружным и несинхронным, тарелки разлетелись хаотично.
Одновременно с бросками Воронов вскинул «бригант». Ствол был нацелен в тарелку, брошенную с левого края.
Она же разлетелась первой, вторую пуля сбила в падении, третью догнала сантиметрах в двадцати от земли, не больше. Лещ не сдержал восторженного крика:
— О как! Урыли тебя, командир? Отвечать будешь, а? Виктор выдержал небольшую паузу, дав всем насладиться победой: Воронову — своей, остальным — чужой.
— Нормально, — проговорил наконец. — Примерно это и хотел увидеть. Потом расскажешь, Вова, где и как ты этому научился.
— Он платные уроки дает! — влез Лещ.
— Понял. Ты первый на очереди. Я за тобой. — Виктор полушутя поднял руки вверх. — Все молодцы, продолжим завтра. А пока заканчивайте с оружием и гильзы соберите.
Тестировать подобным образом Пастуха он решил позже. Для этого нужен удобный случай, как сейчас с Вороновым, чтобы процесс проверки не выглядел слишком уж нарочитым.
6
— Когда?
— Завтра утром.
— Я знаю, что завтра утром вы уезжаете. Я спрашиваю, когда ты вернешься обратно.
Виктор велел свернуть лагерь в горах еще днем, и этот вечер группа должна была провести в Бахчисарае. Он понимал: Марина хочет, чтобы он остался сегодня с ней. В ее глазах читалось ожидание чего-то страшного, нехорошего, какой-то неудачи, причем не только глаза, а все естество любимой женщины жило предчувствием непоправимого — так было всегда, когда Хижняк куда-то собирался. Он много раз объяснял: с тем, кого любят и ждут, ничего страшного не случится, такая примета была на всех без исключения войнах.
— Я вот слышал, что Ярославна в Путивле плакала по князю Игорю и тот вернулся живой, — ободрил Виктор. — Так что давай, плачь по мне, и меня не возьмет даже серебряная пуля.
Марина глянула на него как-то странно.
— Ты сам-то понял, что сказал?
— А что такого я сказал?
— В школе, учащийся Хижняк, вы плохо изучали литературу.
— Да, тетя учитель, я в школе плохо изучал литературу. Мы с пацанами сбегали с нее в кино, когда показывали что-то с Бельмондо, про ковбоев с индейцами или «Пираты XX века».
— Оно и видно. Смешного здесь ничего нет, Витя. А я, между прочим, как раз по литературе успевала. И даже писала сочинение по образу той самой плачущей Ярославны.
Она отстранилась от Хижняка, прикрыла глаза и стала декламировать:
Полечу кукушкой по Дунаю,
Омочу шелковый рукав в Каяле-реке,
Утру князю кровавые его раны на могучем теле.
— Чего это тебя на лирику потянуло? — удивился Хижняк. Марина открыла глаза. В них по-прежнему оставалась тревога.
— Это из поэмы, которую ты, Витя, сейчас вспомнил всуе, но которую очень плохо читал в школе. Ярославна плакала по Игорю, который вернулся к ней из похода…
— Видишь! Плакала — и вернулся!
— А ты не перебивай, слушай до конца. Тот поход, по летописи, начался для князя неудачно. В бою с врагом он потерял все свое войско, хотя воины были сильны, умелы, хорошо подготовлены. Сам князь, израненный и беспомощный, попал в плен к врагу, из которого только чудом ему удалось бежать. Ибо Бог не оставляет праведников своих в руках грешников.
Перевести прощальный разговор в шутку явно не удавалось.
— Я ляпнул без задней мысли, — проговорил Хижняк, снова пытаясь обнять Марину. — А ты ухватилась за слова и начинаешь искать в них скрытый смысл. Стихи вспомнила, летопись какую-то…
— Витя, слова зря не вырываются. — Она говорила очень серьезно, лицо при этом даже посерело, утратив естественный бледно-розовый цвет. — За последний год я стала очень суеверной…
— Это я виноват. Таскал тебя к разным бабкам-ведуньям. Они в Крыму, чтоб ты знала, самые вредные!
— Виктор… — Теперь в голосе Марины зазвучали незнакомые ему раньше нотки. — Ты вольно или невольно только что назвал меня плачущей Ярославной. Княгиня оплакивала мужа, потерпевшего поражение, потерявшего войско и попавшего в плен.
— Понятно, — вздохнул Хижняк. — Вот причина, почему ты всех уже похоронила. Получается, я сам себе сейчас что-то накаркал? Спасибо тебе большое, успокоила! Раз у нас тут вечер поэзии, я тебе на твою пророческую поэму тоже отвечу стихом, больше подходящим моменту!
— Ты знаешь стихи?
— Я же говорю — подходящий к моменту! Виктор набрал в грудь воздуха и на выдохе проговорил:
Жди меня — и я вернусь
Всем смертям назло!
Марина склонила голову набок, ожидая продолжения. Хижняк молчал.
— Все? — удивленно спросила она.
— Хватит. Коротко, но емко. Дальше я просто не знаю, только этого для нашего момента — с головой. И хватит лирики, давай по делу.
Он снова привлек к себе женщину, прижал ее голову к своей груди и заговорил, поглаживая рукой по растрепанным волосам:
— Теперь стой, слушай и не перебивай. Лирика лирикой, но, как я смотрю, мы с тобой где-то думаем одинаково. Случиться может всякое. Я сам не знаю, с чем придется столкнуться. Понял только, что взяли меня в оборот серьезные люди, у которых масса возможностей и свои, индивидуального пользования, законы. Которые, в отличие от государственных и даже человеческих, работают хорошо. В общем, я попал и должен выполнять чужие правила.
— Витя, мне не зря так страшно.
— Бывало страшнее, Марин. Помнишь, когда-то мы вдвоем с одним настоящим полковником не дались под Житомиром воинскому подразделению? Люди думали, что там маневры…
— Там тебя официально убили.
— Видишь, второй раз точно не убьют. Короче, Марин, посмотрим. Но пока я буду смотреть, думать, делать выводы и принимать решения, я должен быть спокоен за тебя.
— А вот со мной точно ничего не случится!
— Не факт, Маринка. Не факт. Давай сейчас не обсуждать мои приказы, — а я тебе собираюсь сейчас приказать, не попросить, а именно приказать исчезнуть из города и по возможности — из Крыма. Ты должна потеряться.
К его удивлению, Марина не стала спорить.
— Я понимаю. Уверен, что сейчас за мной не приставили глаза и уши?
— Ты опытная в таких делах девочка. Не чувствовала слежки, посторонних не замечала?
— Вроде нет. — Она немного подумала и добавила: — Точно — нет.
— Это потому, что господа с Донбасса пока контролируют меня. Или думают, что контролируют… Нет, — признался он себе, — все-таки пока контролируют. И пока что я рядом. Как только я тебя оставлю, за тобой станут наблюдать. Если я начну плохо себя вести, им понадобится аргумент, чтобы на меня надавить. Один раз такое уже было…
