Все было, вроде, расставлено и, в то же время, развивалось как-то не так…
Трагедия произошла на следующее утро. В девять часов позвонил следователь Пилипенко и без предисловий предложил Жарову немедленно присоединиться к бригаде.
– В чем дело?
– Убийство. Очень странное и жестокое.
– Где? – спросил Жаров и тут же подумал, что уже знает ответ.
– На Троекуровском пустыре.
* * *
Труп лежал метрах в ста от Лидочкиного дома, на самом краю пустыря, у посадки кустарника. Человек уткнулся лицом в землю, но Жаров сразу узнал его: это был карлик. Вот почему вчера он не застал его: по состоянию трупного окоченения эксперт Минин определил время смерти – более двадцати часов.
Одежда Карасика была изодрана, в дырах зияли маленькие кровавые ранки, красные, словно кричащие рты. По первому впечатлению, его насмерть закусало какое-то животное.
– Может быть, стая бродячих собак? – предположил Минин.
– Собаки? Ты точно уверен, что собаки? – спросил Пилипенко.
– А кто же, – съязвил Клюев, – коты?
– А может быть… – проговорил Жаров. – Пустырник все же существует?
Пилипенко мрачно посмотрел на него. Минин в задумчивости потирал ладонями:
– Это и вправду могут быть коты. Точно я выясню только в лаборатории.
– Те самые коты, которые живут у старушки в этом доме? – проговорил Пилипенко, оглянувшись на мрачное здание с башенкой.
Еще в машине Жаров рассказал все, что уже знал сам – и о повешенном Пушистике, и о веревке Карасика.
– Со старушкой я тоже поговорю, – сказал следователь, – но сначала надо осмотреть комнату погибшего.
Клюев и Минин уехали вслед за труповозкой, Пилипенко и Жаров поднялись по каменной лестнице в дом.
– Как они тут живут? – пробурчал Пилипенко. – В этом кошачьем запахе… Правильно, что не вызвали собаку: она бы тут все равно ничего не унюхала.
Он с брезгливым вниманием осматривал обшарпанные стены, вдруг остановился перед дверью кладовой на площадке второго этажа и открыл ее.
– Эта ниша тут, похоже, еще с дореволюционных времен. Интересно, для чего ее использовали прежние хозяева?
– Кладовая, – сказал Жаров.
– Это сейчас она кладовая… Ага, понятно! Если на первом этаже жила прислуга и располагалась кухня… Это просто шкаф для одежды, вот оно что такое. Интересно…
Пилипенко присел на корточки.
– Что ты там увидел?
– Пыль на полу.
По некоторым, одному ему известным признакам, Жаров понял, что его друг увидел не только пыль…
Наконец, они поднялись на последний этаж и вошли в квартиру-башенку.
* * *
Жаров видел то же, то и вчера – он был последним гостем в жилище мертвеца… Пилипенко сразу шагнул в угол, где громоздились пакеты, развернул их один за другим и рассмотрел содержимое.
Это была одежда, мужская и женская, нижнее белье – колготки и трусики, две пары старых джинсов, какие-то аккуратно сложенные скатерти… Казалось, покойный Карасик промышлял тем, что лазил по пустырю, по свалке, собирал, стирал и латал то, что можно как-то продать… Нет, не этим он промышлял! – вдруг догадался Жаров, и внезапно понял все, поскольку Пилипенко извлек на свет широкую, круглую, из тех, что в последние годы продавались для развлечения в Хеллуин – маску.
Вслед за маской показался и остальной наряд Пустырника – пузатый, набитый поролоном балахон, который, наряду с обычными рукавами, имел еще две пришитые дополнительные руки с пластмассовыми растопыренными клешнями.
– Паукообразный, значит, – пробурчал Пилипенко.
И тут Жарова осенило. Он шагнул в другой угол комнаты и расчехлил «лыжи». Это было ни что иное, как цирковые ходули.
– Он ведь раньше служил в цирке, мне говорили, – проговорил Жаров.
– Дослужился, – сказал Пилипенко, держа кошмарную маску на вытянутой руке.
Казалось, он смотрится в эту маску, как в зеркало: его собственное лицо настолько было искажено отвращением, что он и сам напоминал какого-то круглоглазого урода в своих темных очках а-ля Леннон. Жаров достал из кармана фотоаппарат и щелкнул следователя с трофеем в руках.
Все стало кристально ясным: Карасик сидел на крыше, откуда ему было видно то, что происходит на пустыре. Он видел, куда направилась очередная парочка и выступал на свой промысел.
Жаров выглянул из окна кухни. Так и есть. Здесь, выше по склону, из башенки можно было спокойно спрыгнуть на склон и через заросли метельника спуститься к пустырю. Более того: былая ясно видна протоптанная Карасиком тропа…
– Все это понятно, – сказал Пилипенко, выслушав соображения Жарова. – Только вот в чем вопрос. Кто убил Карасика и почему? И главное – как?
– Ну как – как? – сказал Жаров. – Просто коты отомстили за своего собрата!
– Этого не может быть, – сказал Пилипенко, зевнув.
* * *
Известие о гибели соседа лишило Анну Трофимовну дара речи. Казалось, она была чем-то сильно напугана.
– Что с вами, Анна Трофимовна? – спросил Жаров. – Вам очень жалко этого человека, да?
– Нет, – сдавленным шепотом ответила старушка.
Пилипенко стоял у стены, скрестив руки на груди, молча разглядывая старинный камин, ставший вчера местом успокоения несчастного Пушистика. Анна Трофимовна пожевала губами, затем вдруг усмехнулась чему-то…
– Так ему и надо, – вдруг заявила она.
Пилипенко обернулся.
– Вы рады смерти человека только за то, что он лишил жизни вашего кота?
– Кто так поступает, тот сам нелюдь! – отрезала старушка.
– За подобные проступки законом предусматриваются более мягкие наказания, нежели смертная казнь. Например, штраф. За злостное, систематическое издевательство над животными человека можно осудить условно. За хулиганские действия – отправить подметать улицы на десять суток.
– Этот человек был ненавистен мне, и я ничуть не жалею о том, что его убили.
– Это был несчастный случай, – сказал Жаров. – На Карасика напал какой-то странный зверь.
– Или множество отнюдь не странных зверей, – задумчиво проговорил Пилипенко, бросив взгляд на диван, где возлежали, свернувшись, три разномастных котика. – Сколько у вас котов, Анна Трофимовна?
– С Пушистиком было тринадцать. Они живут в той комнате. Но мои зверушки тут не при чем. Впрочем… Если и при чем, то что? Не будете же вы предавать суду котов?
– Трудно представить, что они организовали стаю и расправились с убийцей своего собрата, – сказал Пилипенко.
– Не просто собрата, – возразила Анна Трофимовна. – Пушистик был их вожаком, можно сказать – кошачьим царем.
