— И где это можно узнать?
Пименов улыбнулся.
— Вы, видимо, считаете меня чем-то вроде справочника по психиатрии. Я думаю, в первую очередь стоит обратиться к его родным, они наверняка должны знать.
— Вот только захотят ли они предоставить мне такую информацию… — усмехнулась я, вспомнив тот холодный прием, который оказала мне мать Константина Макарского.
— Подождите, подождите, — наморщил лоб психолог. — Сейчас…
Он порывисто встал и подошел к секретеру. Потом вытащил откуда-то изнутри записную книжку и стал ее листать.
— Вот… Один мой знакомый, психиатр, занимается как раз примерно такими случаями. Давайте ему позвоним.
— Давайте, — довольная, согласилась я.
* * *
Спустя десять минут мы уже вместе с Пименовым выходили из его квартиры и держали путь к некоему Петру Анатольевичу Собакину. А через полчаса и сам он, этакий подвижный бородатый колобок, предстал передо мной.
Он был словно шарик, перекатывающийся с места на место. Такая комичность, может быть, не вызывала к нему доверия как к солидному специалисту, но я тут же поняла, что передо мной добрый человек. Возможно, то, что он производил такое впечатление, — качество, главное для психиатра. Врачу наверняка важнее — вызывать доверие у самих больных, а не у окружающих их людей.
Обо всем этом я успела подумать, пока шла за Собакиным через его аппартаменты. Именно так мне и захотелось назвать его квартиру, обставленную, как и у Пименова, с большим вкусом и весьма комфортабельную. В общем, оба они не бедствовали — как психолог, так и психиатр.
Собакин поначалу очень расстроился относительно смерти Кости. Как оказалось, он работал с этим больным долго и много. Но поскольку случай был практически безнадежный, то психиатр просто внес его в багаж своей практики и наблюдал в последнее время Костю лишь время от времени.
— Поскольку больной опасности для окружающих не представлял, госпитализацию я посчитал излишней. Родители были не против. Но там такие родители! — Собакин осуждающе махнул рукой и даже презрительно скривился.
Это соответствовало и моему впечатлению от общения с мадам Макарской. Многое прояснила следующая реплика врача:
— Мама его юрист, занимает пост в суде. Они все такие напыщенные, фу-ты ну-ты… Знаете, наверное…
«Мне ли не знать, я закончила юридический и работала одно время в прокуратуре…» — мысленно усмехнулась я.
— В общем, она стеснялась, что у нее выросло вот такое дитя… Но, знаете, наверное, есть в подобных случаях нечто мистическое. Когда у человека что-то очень хорошо складывается, боженька обязательно отберет у него в другом. Вот и несла она крест, — вздохнул Собакин. — Правильно я говорю, Максим?
Пименов неопределенно пожал плечами.
— У Максима более позитивный взгляд на вещи, он в своей работе сталкивается с больными, более поддающимися лечению. У меня в основном ситуация сложнее, — объяснил Собакин. — Я вынужден быть пессимистом, но при этом не расстраиваться и сохранять со своими больными добродушный и даже веселый тон. Им и так тяжело, хоть чем-то помочь надо… А Костю жалко, безобидный был человек. А у нас в психушке находятся настоящие звери! О-о-о! Вот один…
— Петр, у нас с Татьяной не так много времени, — решительно прервал его Пименов. — А ты, я знаю, не только психов, но и нормальных людей заболтать можешь.
— Да-да, конечно, — на несколько секунд посерьезнел Собакин. — Спрашивайте, Таня, спрашивайте!
И буквально через минуту Собакин очень по-свойски, как будто знает меня сто лет, объяснял особенности заболевания Константина Макарского.
— Это органика, понимаете, Таня, органика! — быстро говорил он, как бы невзначай касаясь своей ладонью моего колена. — Все заключено вот здесь, — он постучал другой рукой по своей лысеющей голове. — Коррекция возможна очень относительная. Человек как бы законсервировал свое сознание, и оно не развивается. Его не интересуют вещи, которые содержат больше того, чем он может переварить. Например, Костя с удовольствием мог читать детские сказки, скажем, братьев Гримм, и понимать, что сказки эти немецкие. Но читать про современную Германию, про Вторую мировую войну, скажем, или про парад любви в Берлине ему уже неинтересно. Это выше его возможностей. Он просто этого не поймет.
— Вот вы затронули тему любви, — слегка усмехнулась я. — Как раз она меня интересует…
— Что, парад любви? — живо засмеялся психиатр.
— Нет, я имею в виду отношение вашего пациента к сексу…
Собакин вздохнул.
— Понимаете, при таком заболевании остается, безусловно, физиологическая тяга, присутствует сексуальное желание. Но, извините за натурализм, осуществляется оно только в виде мастурбации.
— Почему? — удивилась я.
— Дело в том, что тот же Костя не понимает, каким образом данное желание осуществляют другие люди, мужчины.
— Но ведь общение с другими…
— Они могут рассказывать Косте похабные анекдоты, даже провести краткий курс сексуального ликбеза, — прервал меня Собакин, — он, может быть, и посмеется, но потом все равно пойдет в туалет, чтобы… Ну, сами понимаете.
— Значит, у Кости не могло быть сексуальных отношений?
— Нет! — категорически заявил Собакин. — Не могло!
— А если бы нашлась женщина, которая при всей его, скажем так, оригинальности решилась его соблазнить? — не сдавалась я.
Собакин задумался, но лишь на какое-то мгновение.
— Нет, невозможно! У Кости так были устроены мозги, что он испугался бы этого и убежал. Ну, как ребенок, которого пытаются совращать взрослые. В общем… — он снова поиграл пальцами, подбирая слова, — если, конечно, задаться целью его развратить… Но кто на это пойдет? Вы что, предполагаете, что такая женщина нашлась? В таком случае она — мой пациент!
— Если вы подразумеваете Дину, — подал со своего кресла голос психолог Пименов, — то мыслите в неверном направлении. Я хорошо знаю Дину и могу сказать, что при всей своей, скажем так, оригинальности на такое она пойти не могла. Как я понял из рассказа Петра, случай с Костей — клинический, и парой для Кости могла стать только ненормальная женщина. У Дины же было пограничное состояние, у нее не была нарушена критичность и много чего еще. Так что я не могу согласиться с вашими предположениями.
— Да, спасибо, я поняла, — задумчиво произнесла я.
Ясность вроде бы наступала. Хотя бы в одном. Но зато рушилась моя внезапно возникшая версия, правда, совершенно чудовищная. Еще более неправдоподобная, чем предыдущая, подразумевавшая просто интимную связь дурачка Кости с Диной.
А версия родилась после неожиданной находки оперативников. Вещи некоей клофелинщицы хранились у Кости — раз. Дружба его с Диной — два. В принципе достаточно для того, чтобы сделать такой вывод: что Дина и клофелинщица — одно и то же лицо. И если это принять, то, как ни странно, Костя Макарский — второе действующее лицо всей этой истории, человек, который наверняка знал о том, чем Дина занимается… Вещи-то у него нашли, тут уж не отопрешься!
