И, взявшись за руки, Хуго-Беркутов и Каракоз пошли навстречу радуге. А я проснулась оттого, что горячая слезинка от повторного разочарования и обиды обожгла мою щеку.
9
Горностаева была первой, кого я встретила, придя утром в Агентство. Она пытливо посмотрела мне в глаза и спросила:
— Ты уже слышала?
Я почувствовала неприятный холодок в груди.
— Что именно?
Узнать, что я должна была услышать, мне помешал Обнорский. Как он из своего кабинета, расположенного в удалении от входной двери, узнал, что я пришла в Агентство, остается для меня загадкой. Наверное, сработала интуиция. Но Андрей вылетел из кабинета, как пуля:
— А вы, Анна Яковлевна, оказывается мастер подковерных игр! — Голос Обнорского не предвещал ничего хорошего.
Следом за Обнорским вышли с довольными лицами Зайчиков и Леха Склеп. Они поспешили подойти ко мне, поочередно приложившись к моей ручке:
— Разлюбезнейшая Анна Яковлевна! Мы очень признательны вам за то, что вы не стали молчать! Благодаря вам все козни депутатов-оборотней вышли наружу, теперь их будут судить не только правоохранительные органы, но и, что самое страшное, их собственные избиратели!
Я слабо понимала смысл этих медоточивых слов. Гости что-то говорили про правовое сознание, про русскую женщину, которая не только в горящую избу войдет, и прочее… Раскланявшись с Обнорским, авторитет и муниципальный депутат покинули нашу скромную обитель, оставив меня наедине с Обнорским, который невероятным усилием воли сдерживал свой гнев.
— Какого хрена?! Кто тебе разрешил отдавать кассету телевизионщикам? Ты знаешь, что было вчера вечером? Ты знаешь, чем все это может закончиться? — Обнорский с пулеметной скоростью задавал вопросы и не давал мне ответить ни на один из них.
Я смотрела на него в тщетной надежде увидеть хоть что-то от того Андрея, который был у меня сегодня ночью. Каждое его слово было для меня словно гвоздь, вбиваемый в гроб с моими надеждами и чаяниями. Я мчалась в Агентство на белом коне, но конь вдруг споткнулся на ровном месте и сбросил меня в грязь.
Отгоняя видения прошлого, я нашла в себе силы сказать:
— Успокойся ты, истеричка! Скажи толком, куда я отдала кассету и что вообще здесь происходит? — В Агентстве и в самом деле была странная тишина.
Куда-то исчезли артисты, сотрудники тихо сидели в своих кабинетах. Даже Горностаева и Агеева не нарушали установленный Скрипкой порядок и не курили в коридоре. Ну Горностаева-то в ее положении — это понятно. Но Агеева!
— Ты что, прикидываешься, что ли, Лукошкина? Мы договорились, что не показываем кассету по телевидению?
— Ну?!
— Что «ну»? «Энтэвэшники» ее вчера в основном выпуске показали. — Лицо Обнорского исказилось, как от сильной головной боли.
— А я-то тут при чем? — ситуация стала меня раздражать.
— Ты? Ксюша сказала, что она вчера делала тебе дубликат кассеты. И ты этот дубликат забрала с собой. Вторая кассета лежит у меня на столе нетронутая. И ты… вчера… ни словом… — Андрей словно сдулся. Он говорил усталым, почти больным голосом, в котором, однако, явно чувствовались нотки ненависти ко мне.
— Да я Лукошкину эту вторую кассету отдала, она его, понимаешь? — И мне вдруг расхотелось объяснять Обнорскому, что я не верблюд.
Похоже, уже всему Агентству известно, что эта сволочь Лукошкина отдала кассету телевизионщикам. Зачем? А затем, что господа Зайчиков и Склеп давно предлагают ей солидный гонорар за юридическое консультирование их лесопромышленной группы. И на фиг ей наше Агентство сдалось. Вот почему и Валя Горностаева, с которой мы были в дружеских отношениях, при встрече даже не улыбнулась мне…
— Да пошел ты… — Так грубо я не позволяла себе разговаривать уже много лет. Я знала: то обстоятельство, что я не стала оправдываться и приводить неопровержимые доказательства своей невиновности, Обнорский истолкует по-своему, даже если сам будет уверен, что я не виновата. Однако стерпеть обиду было выше моих сил. Так легко поверить в мое предательство — после всего, что между нами было сегодня ночью! Я с ужасом и отчаянием поняла, что для Обнорского ничего между нами не было. Ничего такого, что могло бы изменить его. Я проиграла этот поединок. Последний укол оказался настолько болезненным, что невидимый мне судья решил остановить бой.
— Держи, Лукошкина! — рядом возникла Оксана со второй кассетой.
— Да, можешь теперь использовать ее, как тебе вздумается. — Ни тени улыбки на лицах, только озлобление и — на Ксюшином — злорадство.
Я взяла кассету, сунула ее в сумку. Молча повернулась и вышла. Железная дверь тяжело ухнула за моей спиной. Как будто в последний раз. Я села за руль и невидящими глазами долго смотрела на девчонок и мальчишек, выходящих из Вагановской академии, на машины, снующие по улице Росси. Я даже не заметила, как застыла моя машина, и еще с полчаса сидела в страшном холоде. Потом, замерзнув, пришла, наконец, в себя и поехала прямиком домой. Достала из бара начатую вчера бутылку «Мартини», хлебнула прямо из горлышка. Вставила кассету в магнитофон и, не раздеваясь, плюхнулась в кресло. Прикрыла глаза, готовясь услышать знакомый голос депутата Астрова.
— Ты, Котомкина, иногда такие вещи говоришь, как будто первый раз замужем. — Я резко открыла глаза.
С экрана на меня смотрел Беркутов. Потом в кадре появилось лицо Каракоз. С интонациями, совершенно не характерными для меня, она игриво ответила:
— А я и была первый раз замужем.
Ксюша почему-то отдала мне рабочую версию съемок «Все в АЖУРе». Могла перепутать — в том бардаке, который царил в кабинете Обнорского. Но я же помню, что вчера она положила копию кассеты рядом с другими, но не вперемешку с ними! Мне казалось, что пока я сидела в машине на Росси, пока ехала домой, я окончательно примирилась с мыслью, что не вернусь в Агентство. Да наверное, и не желание вернуться, а стремление выяснить, что же произошло на самом деле, заставило меня вскочить с кресла, вытащить кассету и снова помчаться в «Пулю». Я ехала, не видя дороги, машинально останавливаясь на светофорах и пропуская пешеходов. Мысли в моей голове напоминали рой пчел. Резко притормозив у арки на Зодчего Росси, я уже хотела выйти из машины, как вдруг заметила хорошо знакомый мне «лендкрузер» Лехи Склепа. «Что еще ему нужно?» — в сердцах подумала я. Однако придумать ничего по этому поводу не успела — из арки выпорхнула Алена Каракоз. Не желая встречаться со своей «героиней», я решила переждать ее дефиле в машине. Внезапно сердце мое забилось птицей: Каракоз шла прямиком к «лендкрузеру» Склепа. Авторитет радостно распахнул дверь, и звезда будущего сериала прильнула к нему в порыве нежности. Автомобиль Склепа стоял рядом с фонарем, поэтому мне было хорошо видно, как Склеп и Каракоз ворковали, будто голубки.
Ничего криминального, конечно. Если не учитывать некоторых совпадений. Например, присутствия Каракоз в тот момент, когда я говорила Ксюше о секретности кассеты. Оксанка любит напустить туману, представляя себя важной шишкой в «Пуле» (ну, не без этого, конечно). Очевидно, она проболталась актрисе о содержании пленки. Каракоз фифа-фифой, но далеко не дура. Особенно, если она имеет какие-то дела со Склепом. Сразу могла сообразить, в чем ценность кассеты. Но как она до нее добралась, ведь пленка была в кабинете у Обнорского? Тут я вспомнила смех в кабинете шефа…
