Наконец герильеро-проводник, с детства знающий эти места, привел отряд в расщелину, где немедленно соорудили несколько навесов от дождя. Он в горах даже летом — не редкость. Проводник велел одному из повстанцев собрать у всех питьевые фляги, и вдвоем они пошли вверх по каменной дороге, из-под которой слышалось тихое журчание.
— Это каменная река, — пояснил Анне ее спаситель. — Антонио знает, где на ее пути возникают просветы и можно пополнить запасы воды.
Пищу повстанцы успели перехватить в одной из деревень. Насмерть перепуганный их стремительным появлением трактирщик никак не мог успокоиться и лишь махал руками: берите, что хотите, но уходите быстрее.
Анну такое отношение крестьянина немного удивило, ведь повстанцы борются за освобождение его родины.
— Когда я приехал в Италию, — понимающе кивнул Энрике, с нежностью набрасывая Анне на плечи теплое шерстяное одеяло, одно из тех, на каких вокруг костра расположились на ночь повстанцы, — я полагал, что весь итальянский народ, как один, бросится нам навстречу и вступит в отряды Гарибальди.
— Так разве вы не… — растерялась Анна.
— Мне очень лестна ваша ошибка, — улыбнулся Энрике. — Но нет, мне слишком далеко до моего великого учителя и нашего прославленного дуче. Я лишь один из тех, кто верен ему и следует под его знаменами…
Отец Энрике был известным в Уругвае судовладельцем, давно перебравшимся в Новый Свет из родной Португалии. Мать была наполовину итальянкой, дочерью от такого же смешанного брака, и настоящей латиноамериканкой. То есть принадлежала к совершенно особому типу женщин — к тем, кто горды и независимы, несмотря на груз католических традиций и замужество. К тем, которые могут сами постоять за себя и умеют не только ходить — жить с высоко поднятой головой. К тем, кого мужчины должны добиваться, проявляя при этом образцы самоотверженности и величия. И лишь такому мужчине эта новая женщина будет верна и станет его воплощением представлений об истинных семейных ценностях и счастье.
И поэтому Энрике вырос в особой атмосфере. Ее создавали, с одной стороны, энергичные поселенцы, прибывшие на американский континент с мечтой о новой жизни, которая окажется во сто крат лучше той, что была у них в старой и уставшей от самой себя Европе. С другой — вокруг мальчика бурлила волна постоянных разговоров о революции, которая должна принести свободу и возвестить возрождение Италии. И поэтому, повзрослев, он не удивился, когда среди капитанов в компании его отца появился тот, кто вскоре станет и для уругвайцев символом борьбы за свою независимость.
Энрике говорил о Гарибальди так восторженно и с такой определенностью, что Анна поверила в его существование. Ибо до сих пор все рассказы о «великом полководце», услышанные ею от Санникова, представлялись Анне очередным литературным мифом — вариацией на тему о былинном богатыре, который, вынужденно оторвавшись от сохи, встал исполином посреди ратного поля, всем своим видом утверждая справедливость поговорки «и один в поле воин». Если он — Гарибальди. Но Анна знала, что существует и другое мнение, согласно которому Гарибальди относили к разряду современных пиратов и, не стесняясь, именовали корсаром и наемником.
Спаситель же Анны рассказывал ей о совершенно другом человеке — прирожденном моряке и отважном путешественнике. Гарибальди, уверял Энрике Анну, жил в его родном Монтевидео, в маленьком бедном доме из двух узеньких комнат, примостившемся на уступе скалы, с которой, как на ладони, виден порт. Великий человек, изгнанный за свои взгляды из Италии и приговоренный на родине к смертной казни, преподавал в колледже, где учился Энрике, математику и историю — после того, как досыта «наелся» сладкой жизни коммивояжера, продавая ткани, сыр, пшеницу и миндальный мармелад…
Живописуя в ярких и волнующих воображение красках бытие Гарибальди, Энрике, между тем, не забывал время от времени подать жест своим спутникам. И кто-то из них тотчас появлялся подле Анны с металлической кружкой с красным вином, или травяным чаем и здоровенным куском пряной солонины, или ломтем еще ароматного хлеба, реквизированных у трактирщика в местечке Агно, откуда началось их восхождение в горы.
Анна с благодарностью улыбалась повстанцам за заботу, отмечая про себя, что, пожалуй, только напряжение, в котором она находилась, стоя под дулами австрийских солдат, не позволило ей прежде разглядеть «армию» Энрике. Но если бы она столкнулась с ними при других обстоятельствах, то, скорее всего, посчитала бы за разбойников — чумазые, в изорванной одежде, с озлобленными гонениями и боями лицами. И лишь Энрике был образцом элегантности, правда, весьма своеобразной. И этот костюм, как поняла из его рассказа Анна, он позаимствовал у своего учителя.
Гарибальди ввел моду на красные шерстяные рубашки и привезенное им с собою из Америки пончо — одежду индейцев и гаучо: квадрат тканой материи с вырезом для головы, который лежал на плечах свободно, подобно древнегреческой тунике, и был в основном двух цветов — серого или белого. Артистичный и эмоциональный Энрике носил белое пончо, придававшее его и без того необыкновенной внешности еще большую неотразимость.
Высокий и статный, словно бог Аполлон, он сидел в седле с непринужденностью и той свободой, которая выдает в человеке долгий опыт общения с лошадьми. Энрике напоминал мифологического кентавра — он будто составлял со своим конем единое целое, и лассо, прикрепленное к луке седла, казалось Анне свернувшимся в его руках змеем-искусителем. Природа действительно щедро одарила ее спасителя. Энрике был красив, прекрасно воспитан, хорошо образован и так эмоционален, что она невольно подпала под его обаяние и оказалась во власти той удивительной энергии, на которую способны только молодость и горячая латиноамериканская кровь.
Энрике был вдвое младше Гарибальди, но уже сражался вместе с ним в войне между Уругваем и Аргентиной. Это оказались тяжелые дни для его родины. Монтевидео, один из красивейших городов Нового Света, который называли американским Парижем, несколько лет находился в осаде, за что был именован Александром Дюма «Новой Троей». Вместе с другими жителями города Энрике рыл оборонительные рвы и работал в плавильных мастерских, где из оград отливали новые пули и пушки. Для создания заградительных сооружений горожане использовали даже старинные портики, оставшиеся со времен испанского завоевания американского континента.
Удивительное дело — Анна, еще недавно падавшая от усталости и переживаний, чувствовала себя легко и с восхищением слушала сказания Энрике о его боевом прошлом, которое изобиловало невероятными приключениями и опасностями, то и дело подстерегавшими солдат Гарибальди. Энрике не давал угаснуть огню, подбрасывая в него собранный сто спутниками сухостой и кустарник, и в какой-то момент Анна поняла, что тишина вокруг них совсем иного свойства, чем здоровый сон крепких и мускулистых мужчин. Оказалось, что почти никто не спит. Все повстанцы, подперев рукой головы, как завороженные, слушали рассказы командира о славных подвигах в долине Параны.
Флот Гарибальди — Энрике служил на одном из его трех кораблей, «Конститусьон», — смело прорывал блокаду аргентинского флота, организуя мелкие десанты и отвлекая корабли противника на себя, давая возможность тем временем торговым судам синьора Веги привезти в Монтевидео продовольствие, которого городу так не хватало. «Гарибальди выходит!» — кричали на молу и улицах, когда флотилия покидала порт. Восторженные крики приветствовали и возвращение судов, каждый раз казавшееся горожанам настоящим чудом.
