Конечно, Анну потрясла смерть Альбера, но все же этот молодой человек не был ей близок настолько, чтобы сравнивать его уход с расставанием с любимым мужем. Анна жалела лишь о том, что не уговорила Альбера сойти на Гаити и вернуться к невесте. Она надеялась, что их ждет достаточно долгий путь вдоль Атлантического побережья Северной Америки, и у нее еще будет время убедить Альбера простить Селестину и попытаться начать все сначала. Но судьба не дала ни ей, ни ему этого шанса. Увы, все случилось так, как случилось. И сейчас она не имела права тосковать и отчаиваться — дома ее ждали дети, к ним она должна была стремиться и думать только о них. Гнездо, ее родное гнездо едва не оказалось разоренным, и у нее не было права окончательно разрушать его…
Переодевшись и приведя себя в порядок, Анна повесила еще мокрое от нечаянного купания в соленой морской воде платье на верхнюю, свободную койку и села ждать. Она не знала, который час и где находится корабль, куда забросила ее судьба. Но не могло же бесконечно тянуться ее неведение! Кто-то должен был ей все объяснить! Разумеется, о чем-то она догадывалась, памятуя тот странный разговор, невольным свидетелем которого стала, но все же его содержание ей представлялось какой-то нелепой мистификацией — слишком все это было похоже историю из романа: тайны иезуитов и моряки, больше похожие на крестоносцев.
Впрочем, был еще и доктор. Его фамилия была известна Анне, хотя она не могла поверить, что это именно тот Поль Буассьер, которого долгое время считали одним из лучших частных врачей Парижа. Лично Анна его никогда не знала, но видела его портрет в рисунках на страницах газет, печатавших отчет о скандальной истории, в которой была замешана жена доктора и один известный и весьма модный французский журналист.
Буассьер, кроме превосходных профессиональных качеств, был знаменит своим уникальным даром молчания. Ему были известны многие тайны его пациентов, среди которых находилось немало влиятельных и высоких персон. Личная жизнь профессора тоже оставалась тайной за семью печатями, хотя, многие знали, что, целиком посвятив себя работе, он женился очень поздно на девушке из бедного, но дворянского рода, невольно приобретя за нею титул, к которому относился с иронией и никогда не бравировал им. И подобие его тихой семейной гавани вскоре пополнилось еще одним членом — очаровательным малышом, которого назвали Виктором.
О том, что случилось потом, долго писали все парижские газеты. После смерти малыша — ох, уж эта внезапная смерть в младенческом возрасте! — жена Буассьера отказалась впредь иметь детей и принялась вести соответствующий ее статусу светский образ жизни. Она стала завсегдатаем различных салонов, обожала танцевать и пользовалась успехом у мужчин. Говорят, доктор иногда сопровождал ее на выходах в свет, но всегда чувствовал себя неловко в окружении щеголей и красавиц. И не только потому, что презирал салонную суету, а, прежде всего, потому, что знал слишком многое практически о каждом из этих людей и прекрасно видел все те ухищрения, на которые они пускались, чтобы выглядеть в глазах окружающих благополучными и успешными.
Скандал разразился, когда в один прекрасный день доктора арестовали. В полиции ему инкриминировали разглашение врачебной тайны с целью обогащения и участие в антифранцузском заговоре. В одночасье вся репутация Буассьера и его опыт врача были уничтожены нелепым, как ему представлялось, предположением, инспирированным полицейскими. Для чего, доктор не знал, но представленные ему факты потрясли его — в полиции сумели доказать, что известная только ему информация оказалась в руках английских шпионов и использовалась в качестве шантажа.
Единственным человеком, кто, кроме доктора, имел доступ к его записям, могла быть лишь его Софи, но Буассьер категорически отрицал причастность своей жены к этому делу. Он отчаянно защищал ее, оплатив лучшего адвоката, хотя основания для сомнений в невиновности Софи у него имелись, и весьма весомые: у доктора не было помощника — поначалу после смерти ребенка Софи, чтобы занять себя и отвлечься от тяжелых мыслей, вызвалась какое-то время помогать мужу в его работе. Но вскоре ее увлеченность медициной прошла, и у Софи появилась новая страсть — балы и кавалеры. Одним из которых — и как утверждали, самым, близким ей — стал Антуан Маршаль, хроникер одной из популярных парижских газет, аристократ по рождению и проходимец по душевному складу и сомнительному образу жизни.
Именно Маршаль организовал в своей газете травлю Буассьера, выгораживая Софи, которая в преддверии вынесения приговора ее мужу все чаще стала появляться на людях в обществе Маршаля, откровенно выказывавшего ей недвусмысленное внимание. Буассьер тем временем сидел в Консьержери, и его ждала если не виселица, то каменоломни на пожизненной каторге. От доктора отвернулись почти все его бывшие знакомые, многие из которых прежде называли себя его друзьями. Рассказывали, что Буассьер хотел покончить с собой в тюремной камере, но в это верилось с трудом — вряд ли врач, прекрасно знающий все слабости человеческого тела, не довел до конца принятое им решение уйти. Скорее всего, это распространялись слухи, которые должны были усилить представление о Буассьере, как о виновном, и распускались все тем же Маршалем.
А потом случилось непредвиденное. Выступая в суде по какому-то мелкому делу своих светских знакомых, речь, кажется, шла о наследстве, Софи Буассьер призналась в том, что это она выкрала записи мужа и отдала их Антуану Маршалю, своему любовнику. Тот уже много лет являлся двойным агентом, находясь как на службе разведки ее Величества, так и в тайной полиции императора Австрии. На вопрос, почему она сделала это сенсационное разоблачение именно сейчас, мадам Буассьер сказала, что только узнала, что ее любовник, нарушив все данные ей ранее обещания, вознамерился жениться на дочери известного банкира, и их свадьба должна состояться через месяц. Сообщив все это под присягой, Софи на глазах у собравшихся в зале суда зевак и репортеров извлекла из сумочки какую-то ампулу и раскусила ее.
Казалось, справедливость восторжествовала. Предатель был разоблачен, доброе имя Буассьера восстановлено, Софи предали земле как самоубийцу без покаяния и похоронили не в фамильном склепе — в саду ее родового имения в Пуатье. Доктор стал почти национальным героем, и после смерти жены к нему опять потянулись женщины, но он так и не смог пережить всего случившегося. Когда он вернулся из тюрьмы в опустевший дом, то нашел в ящике своего письменного стола и прочитал оставленное для него прощальное письмо Софи, после чего запил горькую.
В своем предсмертном послании Софи сообщала, что сделала все это лишь потому, что не смогла простить мужа гибели их малыша. Великий врач позволил умереть ее ребенку — вынести это было выше ее сил. Гнев матери взял верх над здравомыслием и моралью — Софи обиделась на Бога, на мужа и на весь белый свет. Она ступила на стезю порока и ушла, не приняв у Небес прощения и не попросив прощения у того, кого оклеветала.
И, хотя коллеги Буассьера убеждали его, что поступок Софи — проявление патологии, которой часто подвержены молодые матери, потерявшие своих детей, доктор винил во всем произошедшем одного себя. Он был слишком увлечен своей работой и врачебными принципами и просмотрел главное — тонкую и ранимую душу, которая все это время жила рядом с ним. Буассьер пил все сильнее и вскоре превратился в изгоя. А потом и окончательно пропал из поля зрения своих пациентов и со страниц светской хроники.
