Я с ужасом посмотрел на него – Стелла мертва, а он так спокойно сообщает мне об этом?! И вообще – о чем он говорит? При чем здесь я?
– Я не понимаю…
– Мы тоже. – Парчевский поднес было ко рту указательный палец левой руки, обмазанный шоколадным кремом, но спохватился и потянулся за салфеткой. – Я не поленился выяснить кое-что о вас и совершенно ничего не понял. Вы – ученый, и, кроме десяти лет учебы в одном классе, вас с делами Емельянова, а уж тем более с Черновой, ничего не связывает. Скажите, что произошло на этом свидании в тюрьме? Может быть, она или он что-то случайно сказали, а вы просто тогда этого не заметили? Подумайте, вспомните ваш разговор.
– Послушайте, это нелепо! – воскликнул я и осекся – громко, слишком громко.
– Хотите убедить меня в том, что это простое совпадение? – Следователь с сомнением покачал головой. – Совпадений в таких делах не бывает. И куда пропало тело Черновой? Исчезло столь же таинственно, как и тело Емельянова… Извините, извините, как и он сам. И все сходится на вас. Либо вы знаете что-то важное для них обоих, либо вы сами в этом замешаны.
– Вы в своем уме? – растерялся я. – Вы меня подозреваете?
– Пока только разговариваю, – сказал мой собеседник, – если бы у меня были хотя бы какие-то доказательства, мы бы с вами так мирно не беседовали.
– Вы, кажется, мне угрожаете?
– Боже упаси! – Он шутливо поднял руки, почти так же, как Олег в прошлое воскресенье. – Я всего лишь прошу вас помочь нам. Сосредоточиться и вспомнить – зачем Емельянов взял вас с собой на свидание с Черновой, о чем вы говорили, что он сказал вам после этого посещения? Или, быть может, отдал? Чернова ждала от вас или от него какой-то весточки с воли? А услышала об исчезновении Емельянова и испугалась? Или это было заранее согласовано? С кем – с вами?
– Я что, по-вашему, крестный отец? – рассердился я.
– Не знаю, – развел руками Парчевский, – вы для нас «темная лошадка», возникли неожиданно, с кристально чистой биографией и совершенно не в теме. Или это только видимое?
– Вы говорите ерунду. – Я подал знак официанту, что прошу счет. – Мне следует рассчитаться и уйти. Полагаю, вы не станете препятствовать мне?
– Зачем? Мы и так стараемся избежать лишней огласки происходящего. Нам разные счета, как я понимаю, – сказал он, обращаясь сразу и к подошедшему официанту, и ко мне.
– Правильно понимаете. – Я извлек из портмоне кредитную карту и подал ее официанту. – Я брал минеральную. Чаевые включите в счет.
– Игорь Сергеевич, – следователь буквально уперся в меня взглядом, когда парень ушел, – поймите, мы с вами на одной стороне, пусть и с разных позиций. У вас пропали друзья, я потерял фигурантку по делу и ее адвоката. Я должен знать, что в действительности произошло, и, может быть, тогда пойму, как это связано с вами.
– Никак не связано, – отрезал я. – И никакой моей связи с этими событиями нет. Друг попросил меня составить ему компанию, чтобы поддержать нашу одноклассницу, которой грозит тюремное заключение, возможно, на очень долгий срок. Я согласился поехать с ним – я единственный не был на последней встрече после окончания школы…
– Да-да, я знаю, тридцать лет.
– А вам не кажется, что для «темной лошадки» для вас в моей биографии подозрительно почти нет белых пятен?
– Ну вот, опять рассердились, – вздохнул Парчевский, – можно подумать, мы с вами враги.
– Нет, вы – следователь, а я – случайный свидетель, совершенно бесполезный свидетель, потому что ничему свидетелем не был. Простите, мне пора. – Я с самым решительным видом поднялся из-за стола.
– Ваша карточка, – вернувшийся официант подал мне «пластик», мой собеседник рассчитался наличными. – Спасибо, приходите еще.
– Я не верю в случайности, – сказал следователь, провожая меня взглядом. – Полагаю, мы еще встретимся.
– Надеюсь, что нет. Всего хорошего, – откланялся я.
– Вашими бы устами…
Эта словесная перепалка уже начинала надоедать мне, но я был готов ответить на подтекст, который следователь вложил в свою заключительную фразу. И в этот момент неожиданно проснулся мой мобильный. Звонила Анна Петровна. Она делала это в исключительных случаях, так что я невольно вздрогнул, словно ощутив какое-то недоброе предчувствие. Говорить на шумной улице не хотелось, и я, повернувшись спиной к следователю, ответил:
– Слушаю…
А мне ответил совершенно незнакомый мужской голос:
– Игорь Сергеевич? Вас беспокоит оперуполномоченный Иванов Василий Степанович. Здесь, в вашей квартире, случилось несчастье с Горчаковой Анной Петровной, вашей соседкой. Она дала нам этот телефон и попросила перезвонить вам. Пожалуйста, приезжайте домой. Это срочно.
Дежа-вю… Земля снова куда-то поплыла. И что-то случилось с резкостью в глазах.
Наверное, жара.
– Мне надо идти. – Я вынужден был повернуться к следователю, который с неподдельным вниманием наблюдал за этим разговором. – Прощайте.
– Как скажете. – Парчевский тоже поднялся из-за стола, и я чувствовал на себе его пристальный взгляд до тех пор, пока не вышел из торгового центра…
Дома творилось что-то невообразимое. За столом консьержки сидел какой-то молодой человек и что-то писал со слов дежурной, которая стояла рядом с виноватым и страдальческим видом. Вездесущая Глафира Игнатьевна, которая на сегодня взяла выходной и собиралась ехать на дачу, когда все произошло, встретила меня еще у подъезда и сопровождала до самого лифта, без умолку тараторя про то, что вот, если бы я сегодня дежурила, такого бы не случилось. А еще жалела меня, вещи и Анну Петровну. Она так и преследовала бы меня до самой квартиры, но споткнулась о мой взгляд и замерла перед входом в кабину. «Как же вот это все…» – были ее последние слова, которые я расслышал, двери лифта закрылись, и я поднялся в кабине один.
На лестничной площадке было непривычно многолюдно, я узнал в стоявших на лестничных пролетах и у двери моей квартиры соседей с четвертого, седьмого и даже двенадцатого этажей. При моем появлении кое-кто из них засуетился и исчез, но у большинства любопытство пересилило сочувствие – каждый так и норовил заглянуть в мою квартиру и получше рассмотреть, что там происходит. А посмотреть действительно было на что! Не знаю, откуда ко мне пришло странное чувство непоколебимого спокойствия, но только оно и помогло выдержать натиск людей и обстоятельств. Кажется, в обиходе это состояние называют чувством самосохранения.
Бардак начинался уже от входной двери. Дверцы гарнитура в прихожей были раскрыты, я бы сказал – демонстративно распахнуты, вещи сброшены с вешалок, выкинуты из шкафов и беспорядочно свалены на пол, обувь вынута из обувного шкафчика и разбросана по всему коридору. В зале картина дополнялась перевернутыми стульями, поднятыми с кресел и дивана подушками сидений, тремя незнакомыми мне мужчинами, в которых угадывались небольшие оперативные чины, которые все осматривали, фотографировали, замеряли и описывали, и мамой, сиротливо сидевшей на подлокотнике дивана и тихо всхлипывавшей от каждого звука. Увидев меня, она соскочила с места и бросилась меня обнимать и что-то причитать про мебель и паркет. Я осторожно ее отстранил – ну влез кто-то в квартиру, что я – первый? Меня больше беспокоила Анна Петровна, я оглянулся и нигде не увидел ее.
